Но когда я приходила домой, все было по-другому.
Опасно, когда страдание находит тебя в таком возрасте, когда ты уже, к сожалению, все понимаешь и осознаешь, но еще не выработал взрослых механизмов проживания горя. Оно просто обрушивается на тебя и придавливает, словно огромной тяжеленной плитой, из-под которой ты не можешь выбраться. Ты кричишь, умоляешь убрать с тебя эту плиту, но тебя никто не слышит. Если не сможешь справиться, под этой плитой ты проведешь остаток жизни.
Особенно тяжелым был первый год. Я приходила из школы, падала на кровать и, скрючившись в комочек, раз за разом раздирала в душе свою боль, пока слезы не начинали катиться градом, а тельце – сотрясаться от рыданий.
«Папа, папочка! Умоляю, будь живым, вернись!»
Никто и ничто не могло уменьшить мою боль, избавить меня от нее. Вернуть мне моего отца.
На людей, на весь мир я теперь смотрела сквозь потоки слез.
Все мое детство потонуло в слезах.
***
Свой самый тяжелый жизненный урок я получила именно тогда – когда мне было десять.
Я словно вижу: по зеленой, залитой солнцем лужайке бежит маленькая беловолосая девочка, с задорной улыбкой и счастливыми глазами. И вдруг – раз! Прямо на бегу! Это потом, гораздо позже, когда моей страстью стали стихи, я прочитала эти строки Марины Цветаевой: как Судьба «тяжкой дланью» схватила ее за волосы на бегу. Меня моя жестокая Судьба в первый раз схватила за волосы в мои неполные одиннадцать. И ей, видимо, понравилось это со мной проделывать – потом она частенько повторяла…
Ранимая, до болезненности чувствительная, я переживала смерть отца настолько тяжело, насколько это вообще возможно. Иногда я думала, что это наверняка ошибка: отец не умер (ведь этого просто не может быть!), и его похоронили живого. Застыв в ужасе от того, что мы похоронили его живого, я садилась в кровати и начинала раскачиваться взад-вперед, обхватив голову руками.
То мне вдруг начинало казаться, что все это просто кошмарный сон, который скоро закончится. Что откроется дверь, войдет отец, и я снова услышу его ласковый мягкий голос:
– Здравствуй, доча!
Вскоре мое подсознание нашло новый способ меня истязать: мне стали сниться предельно реалистичные сны об отце. Он был со мной в этих снах, настолько живой и осязаемый, что я ЗАБЫВАЛА о том, что его больше нет, и вспоминала только, когда просыпалась. Эти несколько мгновений для меня становились сущим адом. Так многократно, раз за разом, я снова УЗНАВАЛА о том, что мой папа умер. Я снова и снова его теряла.