Помню, в те дни отец часто садился напротив меня, клал руки мне на плечи и долго-долго смотрел мне в глаза с такой тоской, что по моим щекам начинали катиться слезы. Слезы Предчувствия. С тех пор это самое ужасное для меня ощущение: предчувствие страшного, которое вскоре – ты это знаешь – станет явью. Я узнаю его по тому, как тесно становится в груди, как темнеет в глазах, и куда-то словно катится налитая тяжестью голова. От этого ощущения – предчувствия неминуемого, неотвратимого горя – не спрятаться нигде. У него даже запах особый есть – запах ладана. Вчерашний ребенок почувствовал этот запах и вмиг – нет, не стал взрослым – постарел. Я даже выглядела тогда, как маленькая старушка – я сама видела это, глядя на свое отражение в зеркале.
В те дни я украдкой наблюдала за отцом, подолгу, не отпуская его глазами, словно стараясь запечатлеть его в своей памяти. Сфотографировать, как он фотографировал меня. Я хотела уберечь, спасти его от чего-то – я сама не знала, от чего. Но в глубине души понимала, что мне это не удастся.
А потом вдруг я просто услышала, что его больше нет, и обнаружила себя в незнакомой комнате со следами старой краски цвета зеленки, которая с тех пор стала моей новой комнатой. И почему я оказались в этой незнакомой зеленой комнате? Совершенно жуткой и чужой?
Помню, как я плакала и просила мать, чтобы мы пошли назад, домой, в нашу квартиру. В мою комнату – ту, где на светло-желтых стенах разноцветные бабочки. К моему отцу. Но мать строго сказала, что моей комнаты больше нет. И отца больше нет. И скорбно поджала губы. С полным безразличием ко всему, я приняла это новое неуютное обиталище. Меня тоже больше не было.
***
Было что-то странное в поведении наших старых соседей, когда мы случайно встречались с ними на улице. Это было не похоже на обычное в таких ситуациях сочувствие. Встречаясь с нами, люди испуганно отворачивались, прятали глаза. Они как будто сторонились нас.
Ощущение какой-то недоговоренности не покидало меня. Мне казалось, что от меня что-то скрывают. Я не могла ничего вспомнить, кроме того, что умер отец. Но я не помнила, как это случилось – мне просто об этом сказали. И почему все так странно себя ведут? Почему так ожесточенно сжаты узкие губы матери?
Я продолжала ходить в школу, где с трудом переносила сочувствующие взгляды одноклассников. С трудом, потому что прекрасно видела, что у многих из них сочувствие почему-то какое-то наигранное, лицемерное, издевательское. Я старалась не показывать, как сильно переживаю, не обнажать перед ними свою боль.