Один камень попал мне под левый глаз и кожа разошлась в стороны рассечением. Событие этого и ждало, и немедленно впорхнуло через ранку в мою жизнь. Дети хохотали и продолжали издеваться, а я от перенапряжения чувств совсем запутался в свивавших моё воплощение эволюционных путях, застряв в непредназначенном для меня месте эволюции. Я был деревом. И поэтому совершенно не мог сдвинуть себя с места. Лишь покачивался на приносимых камнями дуновениях боли.
Черными треугольниками шагов она распорола захвативший меня желудок события. И вместе с полураспавшейся отвратительностью происходящего, всех этих дурацких детей смыло в никуда, уже нас не касающееся.
Я ей точно понравился. Она меня долго гладила и успокаивала, пока я совсем не перестал, испуганно дрожа на ветрах тревоги, шуршать своими листьями. Мой эволюционный путь, как всегда спутавшийся в самый неподходящий момент, немного усмирился, и вскоре снова примет правильную форму. В укрывающем от клубящегося событиями мира опленении её ладоней, я почувствовал себя робким ростком, спрятанным в тепле защиты от обреченности повсеместно быть жертвой. Теперь мне не нужно было корни́ться беспомощностью присутствия своего извечно неуместного деревенения среди враждебной подвижности жизни. В хрупкости оберегательного иссушения я был гербаризационно спрятан защитницей детей под непроницаемую плёнку спокойствия.
Хрупкость распространилась и на окаменения моих мучений, в совершенно бессердечных множествах наваливавшихся на меня всю мою жизнь. Превращая их скалистые незыблемости в песок, совершенно неспособный мне навредить. Хотя в нём можно было бы увязнуть или объесться его, но всё же безобидным он был в куда большей степени. И высвобожденное из сжатий каменных нагромождений золочение радости овеснушивающе разлетелось по моему лицу осколками умерших звёзд.
Она впервые мне улыбнулась. И я понял. Она заберёт меня с собой. В оберегаемое ей от чужести вникновений запределье города. И я точно предпочту вне его себя больше никогда не чувствовать.
Но событие оборвалось. И я снова оказался в своём привычном сознании. Ещё и, помимо всех его прочих недостатков, затухающем в лёгочном обезвозду́шении. Это просто невыносимо. Я, конечно, знаю – нужно скорее выбираться из под воды, иначе море слишком привыкнет ко мне. И перестав ощущать меня инородной частицей, навсегда растворит в себе. Но я очень не хочу утратить найденное в ракушке событие. Вне его не очень уж и много радости останется в моей жизни. Я оказался в затруднительном положении. Но всё же мне удалось договориться с удерживавшим меня в себе морем. Я пообещал ему целый город – ведь море много раз пыталось утопить его в себе, но всегда не хватало размаха бури. Я сочувствовал морю. Воплощение его мечты о подводном городе неизменно составляли лишь разочарование и тоска. Я даже предложил морю ощупать покачиваниями водорослей мягкую оболочку моего мозга. Голова ведь все равно ещё была разбита после падения. Так я удостоверил его в отсутствии обмана среди моих мыслей. Но это все лишь для большей убедительности, едва ли море разбирается в устройстве мозга.