– А я, Еким, тебя дожидаюсь, – сказал незнакомец. – Ведь я тебе должен… Ну, пойдём, что ли?..
Он поднялся с камня, а Екиму показалось, будто кабанья голова что-то прохрюкала.
– Тебе сюда, – и незнакомец указал на дорогу, что уходила влево. – А там, – он кивнул направо, – там тупик.
Еким ничего не понял из того, что сказал ему незнакомец, но расспросы счёл неуместными, потому что деваться ему всё равно было некуда. Ведь даже если перед ним лихой человек, то наверняка множество глаз наблюдают за ними из леса. А взять с Екима всё равно нечего. И Еким, рассудив, что чему быть, того не миновать, пошёл рядом с незнакомцем по мягкой от серой пыли дороге. А поскольку спутник Екиму достался молчаливый, то Еким вскоре совсем позабыл о нём, погрузившись в грёзы, к которым так привык в последнее время. Дело было в том, что Еким полюбил дорогу. Он оглядывал листики, слушал птичек и приходил в совершеннейшее умиление. Мысли Екима растекались как сироп, и Екиму было сладко. В карманах Екима было пусто, и Еким ничего не боялся. Не нужно было печься о завтрашнем дне и далеко думать – каждый день сам давал ему пищу. Вставшему на дорогу трудно бывает с неё сойти. Ведь тот, кто идёт, всегда имеет свою цель. А значит, идущий счастливее стоящего на месте. Даже если всё равно, куда идти, рано или поздно придётся сделать остановку. И тогда станет понятно, что всегда нужно идти до следующей остановки.
– Мы сейчас, Еким, в одно сельцо придём, – сказал вдруг незнакомец. – И попросимся ночевать. Только уж ты во всём меня слушайся.
Еким очнулся от грёз и успел удивиться тому, что идёт не один. Он посмотрел на своего спутника и ничего не сказал. Они снова пошли молча. Скоро впереди действительно показалось село, обозначившееся шатром колокольни. Птичьи голоса сделались тише, зато собачьи возобладали. Вот и первый тын, и первая рябина в цвету. А вот и первая изба из тех, что при ярком солнце не обращают на себя внимания, но серой осенью нагоняют тоску и скуку. К такой избе и подошёл Еким вслед за своим спутником. Они вошли на двор и увидели, как из дома навстречу им ковыляет хозяин – старик, наскоро, казалось, склеенный из праха и обещавший вот-вот рассыпаться. Старость не просто сковала его члены, но и стёрла черты лица. Так что сказать, какой это был старик, каким был его нос или лоб не было решительно никакой возможности.