На влияние Карамзина указывает и название первых частей «Писем русского офицера», под которым они вышли в 1808 году – «Письма русского путешественника», но и тогда работа Глинки разительно отличалась от эпигонов основоположника сентиментализма. Вот характерные примеры.
В «Путешествии в полуденную Россию» (1802) Вл. Измайлова содержатся некоторые исторические сведения, но на первом плане всё же стоит «сам друг с собакой», потом «и небо, и травки, и поющие птички, и шумящие ручейки», и снова – «собственное бытие мое». Путешественник, глядя на красивую крестьянку, мечтает вместе с ней стеречь барашков и овечек, «петь русские песни». Всюду «гармония и порядок»: «овечки в стаде», «цветущие луга», «зелёные лесочки», «бело-румяные крестьянки».
Князь Шаликов в «Путешествии в Малороссию» (1803) довёл до крайности сентиментальную манеру Карамзина. Не успел он проститься с друзьями, как сердце его «стеснилось, затосковало» и «слёзы заструились из глаз». В пути, по его словам, он только тем и занимался, что пил кофе с «чувствительными друзьями», читал дамам сентиментальные элегии, любовался лугами, усыпанными «жёлтыми, лиловыми и голубыми цветочками», восклицая при этом: «О природа! О чувствительность!» За всё путешествие кн. Шаликов два раза встречался с крестьянами: первый раз в храме во время богослужения, второй – на сельском празднике. Вместе с помещиком он любуется «счастливыми поселянами». И «добрый помещик», конечно, радуется счастью своих крестьян. Полная идиллия.
В первых частях «Писем русского офицера» Глинка весь во власти исторических и национально-патриотических переживаний. В четвёртой части уже отчётливо ощутим резкий поворот, который предал размышлениям автора новый импульс. Это связано с событиями 1812 года, которые осознавались Фёдором Николаевичем как одна из важнейших исторических вех, как начало народной войны.
В «Письмах русского офицера» впервые сильно и резко была поставлена проблема роста гражданского и национального самосознания русского народа. В них слышатся неприкрытые сарказм и негодование в адрес правительства и ближайшего окружения царя, которые не решились объявить войну народной: «Дух пробуждается, души готовы. Народ просит воли, чтоб не потерять вольности. Но война народная слишком нова для нас. Кажется, ещё боятся развязать руки. До сих пор нет ни одной прокламации, дозволяющей собираться, вооружаться и действовать, где, как и кому можно».