– С чего бы начать?.. Ты помнишь Зиги, Махинда?
– Конечно. Это же твоя верная тень, бессменный советник.
– С него и начнем…
***
На третье мая в Солерно была назначена инаугурация нового правителя, Единовластного Канцлера Зигфрида Бер. Пост диктатора считался упраздненным с того дня, как Аугусто Паччоли почил за обеденным столом от сердечного приступа. Проводы главы государства были скорыми и скромными: после кремации пепел развеяли с Маунга Матэ, а саму тюрьму закрыли, объявив амнистию заключенным, двадцать два человека из которых на тот момент еще сохраняли способность дышать. День закрытия Горы Смерти был объявлен национальным праздником, а к титулу Единовластного Канцлера Зигфрид Бер добавил почетное прозвище Избавитель, пустив через поверенных лиц слух, что так его прозвали в народе.
Зигфрида нельзя было заподозрить в наплевательском отношении к презентации себя любимого – к инаугурации он готовился особенно тщательно. Выбор платья занял у него несколько дней, потом еще неделю костюм шили и подгоняли по фигуре. По такому случаю Избавитель остановил свой выбор на тончайшем пурпурном кашемире, расшитом золотым позументом – Канцлерский орден выглядел на нем особенно выигрышно. Единовластный Канцлер Солерно планировал предстать перед гражданами во всем блеске могущества и богатства. Наконец все, о чем он мечтал, свершилось: он был в одном шаге от официального признания его высшим статусным лицом государства.
Утром третьего мая, облачившись в роскошный наряд, Зигфрид Бер вышел на крыльцо дворца бывшего диктатора. Канцлер покинул Квинта Гамерос через две недели после свержения Паччоли – столько времени потребовалось на переустройство дворца в соответствии с притязательным вкусом нового хозяина. Все дорожки дворцового сада теперь подсвечивались бирюзовым. Зигфрид считал это необходимым и достаточным воздаянием роду, которому он принадлежал.
Легкая тень грусти скользнула по лицу Канцлера, когда он подумал, что некому оценить его достижения на пути к политическому Олимпу – никого из прежней жизни рядом с ним не осталось. И на мгновение ему стало жаль уничтоженных в порыве ярости Небес, жаль Нину, ее нерожденного ребенка, даже Вэла, которого он продолжал ненавидеть до сих пор. Пожалуй, сейчас он ненавидел его больше, ненавидел как врага, укравшего смысл его существования своим уходом из жизни. Победа над Небесами оказалась для Зигфрида той самой пирровой, которую он готовил их властителю, но обладателем которой неожиданно стал сам, в чем не хотел до конца себе признаться. Но что-то неприятное, противное его привычному самоощущению нет-нет да и начинало шевелиться в погубленной душе.