Шерсть клочками на старом верблюде,
Чуть хромает, идет великан
По пескам, по барханам, в безлюдье
Сорок суток таскал нас шайтан.
Мы последние, нет каравана,
Дервиш старый и старый верблюд,
Только строчки святые Корана
Нам на небо уйти не дают.
Получил я его верблюжонком,
Белоснежным и грустным таким,
Все ласкал, называл Салажонком,
Ревновал до безумства к другим.
Белый круг, словно око пророка,
Сверху смотрит, безжалостно жжет,
С другом старым бредем одиноко…
Ну зачем нас Аллах бережет?
Нет воды и нет мыслей, движенья,
Губы в кровь, язык к небу прилип,
И в мозгу начинает брожение,
Что верблюд в горбу воду хранит.
Солнце разум забрало и совесть,
Но скотине в глаза не смотрю,
Я закончу сейчас его повесть
И, быть может, продолжу свою.
Одурманенный зноем, на нервах,
Ятаганом кровавым клевал
Тело друга и душу, наверно,
Но напрасно я воду искал.
Засыпаю. Рыдаю. Устал.
Точно знаю, уже не проснуться,
И пронзительно воет шакал,
Он-то знает, что нам не вернуться.
Медью плавится солнце. Садится,
Подводя дня земного итог.
И спешит все земное напиться
Той прохладой, что дарит Восток.