Ключевой же текст ныне представляемой книги, «Запасный выход», – о том, что происходит с человеком, когда пространство (в данном случае – деревня в Рязанской области, в которой автобиографический герой собственными руками строит дом) уже как будто вполне присвоено. Причинам потребности в таком доме и истории его возникновения в «Присвоении пространства» посвящено отдельное эссе. Тут – следующий шаг.
Основная сюжетная линия «Запасного выхода» – взаимоотношения главного героя-повествователя с конем Феней (он же, по официальному имени, Белфаст). Развитие этих отношений постепенно, шаг за шагом: от возникновения самой идеи поселить у себя коня («…гнедой двадцатилетний конь Феня буденновской породы завершил свою спортивную карьеру и вышел на пенсию. Будет проводить эту пенсию у нас. У нас будет жить пятисоткилограммовое существо и вступать с нами в контакт») до того, как конь и человек, наконец, начинают чувствовать и понимать друг друга (а человек при этом высвобождается из оков очередных человеческих представлений – например, о том, что самое осмысленное время – это то, что проведено в какой-нибудь созидательной деятельности. А вот нет! «Это совершенно впустую потраченное время – без упражнений, без работы, без команд, без усваиваемых навыков и знаний – кажется, сближает нас наилучшим образом»). Только начинают! «Веревка и проведенное вместе время немного привязали нас друг к другу». Конструкция – как и положено настоящему дневнику – разомкнута; основная же линия, пронизывая повествование, удерживает на себе много, много всего (ну примерно рассказ обо всей жизни автора в целом).
В первом приближении это проза этическая: об отношениях с собой, с природой, с этим вот единственным старым конем в его непостижимой индивидуальности, не очень-то склонной подчиняться человеческим программам. «Беда с упражнениями в том, что после каждой команды или указующего движения с нашей стороны конь смотрит на нас в задумчивости. То ли не хочет, то ли не понимает. Посмотрите в ответ на него, на его сухую морду, на огромное тело, созданное для движения. Вот и мы смотрели со смущением». Автор не то чтобы выстраивает – скорее, выщупывает своеобразную этику, основанную на внимательном постижении иного: «Мы вдыхали его запах, смотрели на его тело и ему в глаза, мы привыкали к тому, что он немой иностранец. Приучались к его доброжелательному взгляду немного сквозь тебя, к выразительным движениям ушей, к своей глухоте и неумению владеть своими “неподатливыми телами”, слишком зажатыми для того, чтобы общаться с ним».