– Знаешь, Витя, ходят слухи, что Тиняков – союзник, – понизив голос, сказал Бурлюк.
– Он?! Союзник?! – лицо Хлебникова выражало недоумение. – Этого не может быть, Додя. Они там все только «Боже, Царя храни» поют да баранки в обществах трезвости кушают.
– Ну… – Бурлюк покачал головой, – всё может быть. Знаешь, днём состоит в «Союзе русского народа»[19] или в «Союзе Михаила Архангела»[20], а ночью… – Бурлюк остановился, подыскивая нужное сравнение.
– А ночью ходит в «Вену», – сказал Хлебников, и они оба захохотали: Велимир – довольный своей шуткой, Давид же больше тем, что услышал шутку Велимира.
– Что это? – спросил он, увидев на листке бумаги несколько цифр, которые успел хорошо разглядеть.
Там было написано: 52˚38'57''N, 59˚34'17''Е''.
– Ничего интересного, – к величайшему изумлению Бурлюка, ответил Хлебников, никогда не имевший от друга тайн, и быстро спрятал листок в карман.
Вернулся Шорох.
– Тиняков сказал, что вы большой ценитель синематографа? – спросил его Бурлюк.
– Я большой ценитель его будущего.
– То есть, вы не считаете синема балаганом, как некоторые?
– Когда-то театр был балаганом, но вскоре стал «Глобусом»[21].
– Дело не в этом, – махнул рукой захмелевший Бурлюк. – А впрочем… вы правы. Это сейчас моё желание поспорить сказало за меня. Я сам, признаться, нет-нет да посмотрю какую-нибудь фильму. Есть у меня приятель, художник, это его рисунок домино висит здесь в углу, так он, посмотрев как-то «Понизовую вольницу», это про Стеньку Разина, – его глаза загорелись, – одна фильма стоит тысячи книг по силе воздействия, – и, не дожидаясь ответной реакции, Бурлюк с интересом спросил Шороха:
– А вы действительно поэт?
– Возможно, – ответил Шорох.
– Прочитайте что-нибудь своё. Лучше из последнего.
– Что ж, извольте, – усмехнулся тот. – Вот вам из последнего. Последней не бывает.
И Шорох начал, медленно и будто подыскивая слова:
Я надену костюм домино,
И пойду я один в синема,
Этот мир был проявлен давно,
По сценарию Аримана.
Персиянку бросая в волну,
Стенька Разин, пример атаманам,
Зачинает тем фильму одну,
Для тапёра фортепианного.
Тот стучит по дощечкам, что в ряд
Установлены в должном порядке.
Бело-чёрный выстроив лад,
В этой видимой сущности шаткой.
В синема я сниму домино,
Проявлюсь я загадочным принцем.
Пусть закончится это кино,
Но останется в вечности принцип.