Его рассказ прервало появление певицы Марго, вызвавшей всеобщий ажиотаж. Ночь продолжалась…
* * *
Пиршество было в самом разгаре, когда рядом с Шорохом вновь оказался Тиняков.
Шорох поинтересовался:
– Этот… Хлебников, так его зовут? Велимир? Он кажется человеком не от мира сего.
– Ха! Возможно, – усмехнулся Тиняков. – Но это не мешает ему припеваючи жить у Кульбина.
– А кто это?
– Сумасшедший доктор. Был врачом Главного штаба, вообще – действительный статский советник, жил не тужил, и вдруг его озарило, что жизнь его зря проходит. И стал поэтом и художником. Собирает вокруг себя живописцев и стихоплётов, как правило, бездарных. Вот он и есть истинный покровитель всех этих футуристов бездомных, а не Бурлюк ваш, – пьяно разоткровенничался Тиняков[24].
– А эта очаровательная дама, Александра?
– Герций? Вы удивитесь, но она далеко не проста.
– Почему же удивлюсь? То, что она сложная натура, видно невооружённым взглядом.
– Вы правы. Александра Герций – не просто привлекательная женщина, но женщина, имеющая учёную степень, что, согласитесь, далеко не часто встречается.
– Соглашусь.
– Кроме того, весьма остроумная и обладающая безупречной репутацией, что встречается ещё реже, – добавил Тиняков.
Шорох окинул взглядом зал:
– А тут всегда так весело?
– Всегда. Но бывает гораздо веселее. Сегодня женщин маловато что-то, – отвлёкся он. – И Оцупа нет.
– Кто это?
– Фотограф. Если бы он пришёл, то все эти господа волшебным образом превратились бы из обычных пьяниц в настоящих литераторов с одухотворёнными лицами, на которых был бы ярко выражен наш самый важный вопрос: «Доколе?!»
Фотограф Оцуп так и не появился, зато появились весёлые женщины. Тиняков мгновенно встрепенулся и, продекламировав «Ах, розы! Соловьи! Под этой тающей луной пойдём с тобой гулять. Пусть рыцарь я, а ты простая…», тотчас же уединился с одной из них в кабинете. Но вскоре вышел, направившись прямо к Шороху.
– «Вена» – название непростое, – продолжил разговор Тиняков, опрокинув в рот содержимое рюмки с удовольствием настолько очевидным, что это увидели даже в тонких мирах. – Тут ведь, любезный Владимир Игоревич, морфинистов довольно много. Я это вам говорю как человеку, имевшему дело с такого рода людьми.
– С чего вы решили?
– А как же? Ла кукарача, ла кукарача, – пропел он мотив, – да, марихуана. Это Хлебников не понял, а я сразу. А вообще, даже объяснили бы ему – всё равно не понял бы. Специально не понял бы. Сказал бы – так это иван-да-марья наша! Но чем-то он мне нравится. Даже Бурлюк нравится. Вот Маяковский – нет. Подлец-человек. Но далеко пойдёт. Впрочем, и я подлец. Что тут говорить? Только не такой, как они! – Тиняков стукнул кулаком по столу, а затем неожиданно спросил: