В автобусе, который вез до самолета, меня немного потряхивало. Не на кочках, которых нет, а изнутри. Пора бы запомнить: когда тебе ближе к 40, лошадиная доза кофеина вместо бодрости дарит тревожность и аритмию. Смогу ли вообще уснуть в полете, чтобы скорее увидеть огни любимой Москвы?
Не смогу, и причина не только в кофе. В Россию летели надменные люди–бренды, воркующие влюбленные и парни в деловых костюмах. Но, конечно же, именно мой ряд оккупировала единственная на весь салон семья с малолетним крикуном. Я сочувствовала уставшему ребенку, но себе – гораздо сильнее.
Скрывая раздражение, ободряюще улыбнулась взлохмаченной мамаше и раскрыла роман Маркеса, начатый в зале ожидания. Я как будто принадлежала семье Буэндиа, потому что, как и все ее поколения, была наделена врожденным пороком одиночества. Не в том смысле, что не умела генерировать социальные связи. Как раз наоборот. Я с детства находила способы стать центром притяжения, имела спортивный разряд по популярности. Кукольная внешность, быстрые мысли, жгучее желание быть первой, плюс искренняя доброжелательность помогали быть лучшей в классе, любимой дочерью в искалеченной, утонувшей в водке семье. Мать даже называла меня «золотая девочка», когда держалась между двумя состояниями: мертвецкая пьянь и злое похмелье.
Я вскарабкалась на школьный олимп, встав рядом с мажорами, спортсменами–активистами и длинноногими красотками. С годами мое обаяние выросло в бесконтрольную силу, как телекинез у мутанта из американских комиксов9, – порой оно включалось, когда мне совсем того не хотелось. Особенно нездоров’о получалось с мужчинами. Вот чего ко мне привязался Безумный Макс или этот молодой мальчик, который здорово целуется? Я непроизвольно облизнулась.
При всей силе притяжения человеческих душ, при том, что последние полтора десятка лет делила постель с близким человеком, я была одна. Сколько себя помню, жила с глубоко упрятанной мыслью: все сущее призрачно, ведь время перемалывает отношения, радость, боль, достижения и провалы. Все закончится и забудется. Но не забвение страшно, не то, что я, как и все люди в мире, родилась одна и умру одна. А то, что прямо сейчас никто не может разделить со мной еще не проглоченные временем мгновения жизни. Всегда есть кто–то рядом, но смотреть под моим ракурсом, ощущать остроту моего счастья, проживать мою боль ни один человек не способен. И это понимание сильно мешает. Любить, например. Главным образом поэтому не просто добрые, а настоящие отношения с Тёмой постепенно расклеились.