Еда здесь не была какой-то особенной. Все то же самое предлагали гостям и в десятках других таверн: сувлаки[1], шашлык из баранины (вообще-то, из козлятины, но посетители представляли, что это баранина); мусака, теплая и клейкая, выложенная на большое блюдо для пирога; объемные миски салата; соленый сыр фета, нарезанный кубиками, и сочные алые помидоры. На рыбной стойке барбуни и барабульки, соседствуя со стейками из рыбы-меча, ждали, пока не окажутся на гриле. В холодильнике хранились большие стальные подносы с десертами: катаифи и пахлавой из орехов, меда и сдобы, а в чиллере – рецина и прочие местные вина. Зачем еще приезжать в Грецию, как не за всем этим? Люди стекались сюда со всего мира, ведь им нравилось то, что могли предложить Андреас и множество таких же заведений.
Андреас с первого взгляда определял национальность любого туриста Айя-Анны, он умел поприветствовать их на любом языке. Долгие годы изучения особенностей походки и языка тела превратили это в своеобразную игру.
Так, англичане, например, не любили, когда им подсовывали немецкое меню вместо английского, а канадцы не хотели, чтобы их приняли за американцев. Итальянцам не улыбалось французское «бонжур», а соотечественников Андреаса, этих важных столичных шишек, нельзя было путать с заграничными туристами. Андреас научился сначала внимательно разглядывать людей и только потом говорить.
И когда он увидел на тропе первых сегодняшних посетителей, этот навык сработал автоматически.
Вот появился тихий мужчина в шортах, популярных только в Америке, подчеркивающих все недостатки тела, но только не зад или ноги. Шел один, пока не остановился, чтобы рассмотреть пожар в бинокль.
Вот красивая молодая немка, высокая и загорелая, с волосами, то ли выгоревшими на солнце, то ли высветленными в очень дорогом салоне. Она стояла молча, недоверчиво глядя на оранжево-алые языки пламени, лижущие лодку в заливе Айя-Анны.
Вот парень лет двадцати, беспокойный и субтильный на вид англичанин, в очках, которые он постоянно снимал и протирал. На лодку он смотрел не отрываясь, в ужасе открыв рот.
Пара, тоже около двадцати, явно вымотанная восхождением на вершину холма, – шотландцы или ирландцы, подумал Андреас, не до конца разобравший их акцент. В молодом человеке заметна была некая развязность, будто он всеми силами показывал воображаемой публике, что для него это пустячная прогулка.