Он думал обо всех сферах жизни, куда путь ему теперь заказан. Да его теперь ведь без связей не возьмут даже на самую обычную работу. Молодец, страна – потеряла ещё одного человека. Всё – ему теперь жить только от тюрьмы до тюрьмы. Так просто перечёркивается судьба молодого парня, не верящего в патриотизм.
Теперь ему даже пресловутые «украл, выпил – в тюрьму» недоступны. Скорее всего его, только вышедшего за ворота, подхватит машина с полицейскими и повезёт на новый суд. Он, конечно, пошлёт их всех. Вот и новый срок. Другие будут, выйдя на свободу, глушить водку, есть от пуза и трахать всё, у чего есть грудь. А таким, как он – шиш.
«Надо будет, кровь из носу, с кем-то из правильных пацанов хорошо скентоваться>20. Глядишь – перекантуюсь>21 у того, кто выйдет раньше меня. Или он познакомит меня с нужными людьми, которые помогут достать нужные документы или подгонят для работы своих знакомых, чтобы отмазать меня от этой службы. А там, глядишь – и в дело возьмут. Сейчас воровскому миру нужны новые кадры. Кого забрали на фронт, кто спрятался где-то в глуши. Вот теперь настанет и моё время стать своим для них. Это будет всяко лучше, чем получить шрапнель в задницу и окачуриться в больничке. И лучше – чем мотать новый, бессмысленный срок».
В чём вообще его преступление? В том, что он отказался рвать свою задницу ради страны, которая ему ничем по жизни не помогала? И ради таких же людей, которые запрятали его сюда?
«Это – не преступление. Это самосохранение. За это теперь у нас сажают».
Он никак не мог взять в толк – что для страны хорошего в том, что он, молодой, смекалистый, будет сидеть в тюрьме за то, чего толком и сделать невозможно? Сидят за дела – убийство, кражу. А он ничего и не сделал, по сути. Но что толку рассуждать об этом, когда в областном центре воруют миллионы, а в Москве миллиарды долларов ежедневно?! Стране нужно на ком-то отыграться. Показать людям – что преступность наказывается (пусть и не вся, пусть и не та, которую следовало) и держится в узде. Стране выгоднее, чтобы он чахнул в камере, за счёт налогов других граждан.
Громов злился. На всех вокруг. На законы. На прокурора. На военкомат. На китайцев, заваривших эту войну. На родителей, из-за того, что не сберегли себя. На всех, кроме себя самого. Он был твёрдо уверен в своей правоте. Словно знал наверняка – стоит ему вступить в первый бой и через пять минут его застрелят. Или, ещё хуже – заколют штыками или разорвёт на куски взрывом артиллерийского снаряда.