Набитые зэками вагоны топили плохо. Ехали долго – дольше, чем требовалось обычно для преодоления расстояния. Их перецепляли, загоняли в тупики и держали там сутками. Составы с грузами для войны, идущие на запад, имели все преимущества. Ночами становилось всё холоднее. На Алтае зима начиналась ни шатко, ни валко, а на Север, куда их везли, – приходила сразу полной хозяйкой. Мёрзли под утро. Тёплую одежду им выдадут на месте. А пока они сидят или валяются на голых полках в своей арестантской летней робе. Та кормёжка в столовой была последней. В дороге питание не предусмотрено. Давали сухой паёк. В туалет водили три раза в сутки – хорошо, что не кормили. Тяжёлый воздух от запахов пота, курева, матерной брани казался всем поганой, мутной рекой. Хотелось вынырнуть из неё, как рыбе, сделать хоть один глубокий вдох. Душно и темно. Темно в отсеках даже днём. Окна в «столыпинских вагонах» есть только там, где курсируют вооружённые конвоиры с собаками. Сознание угнетено, омрачено однообразным интерьером и жутким контингентом, в котором все подозревают всех, и все способны стащить чужой сухарь, кусок сахара, тряпицу, огрызок карандаша, обмылок или расчёску. А поскольку купейные сообщества образовались из людей случайных, но готовых во что бы то ни стало отстаивать свои убогие интересы, то там, то тут возникают стычки. Надзиратели усмиряют буйных дубинками. Каждые полтора часа заходят и осматривают купе. Каждые три часа проводят шмон. Они призваны создавать как можно больше неудобств подопечным и тем поддерживать порядок. Делают они это с великим воодушевлением и прилежанием.
От Иркутска до лагеря их погонят этапом в кандалах. В дороге скороговоркой передавали друг другу об этом слухи. Они поступали от завсегдатаев тюрем, чья жизнь состоялась, благодаря карательной системе, о которой они всё знают, как и она о них. Но те сведения бродили до отправки, таких знающих «старожилов» среди перевозимых почти нет.
Иркутский вокзал. Два часа ночи. Побудка.
Перед прибытием раздают фуфайки, шапки-ушанки, кирзовые сапоги с портянками. Процедура не из лёгких – подобрать по размеру вещи. И снова каждому – сухой паёк. Высаживают не всех. Большую часть повезут дальше.
На рассвете, когда ни одной живой души на станции нет, их начинают выгружать, выкликая по одному. Двери вагона открыты. Осужденные ловят запах и дыхание затаившегося вокзала, одинокий гудок паровоза. По команде выпрыгивают из вагона и тут же строятся в указанном месте. Узел с вещами, или что там у кого есть, они обязаны держать перед собой.