– Я ни над чем не смеюсь, Фарета! Я только подтверждаю, что у первого министра кухня аббата обладает запахом, больше напоминающим харчевню.
– А кухня харчевни намного лучше других, и я ручаюсь, что ваше высочество чувствовали бы себя гораздо лучше, если бы вместо того, чтобы сжигать себе внутренность разными пряностями, вы бы ели иногда за обедом или ужином жареную говядину или кролика, как готовят в Куртиль и в Поршерои. Вы закончили с супом, господин аббат?
– Твой господин не доел суп, Фарета! Отругай и его!.. Он оставил два порея!
Не обращая внимания на последнюю выходку регента, старая служанка, взяв пустую миску, удалилась.
– Эй! Фарета! Фарета! – закричал герцог в то время, когда она взялась за ручку двери. – Ты забыла одну вещь, моя милая.
– Что такое?
– Запах… запах супа! Не можешь ли ты его прихватить с собой, сделай одолжение?
Фарета пожала плечами.
– Откройте окно, монсеньор, – сказала она, – запах супа испарится тотчас же с запахом мускуса, который вы принесли с собой, – это будет полезно для господина аббата!
– Да, да!.. Бедная Фарета!.. Рассердилась!..
– Вы довольны, монсеньор, вы вознаграждены. Я не думаю, чтобы вы оказали честь зайти ко мне только для того, чтобы посмеяться над моей служанкой, и потому я буду вам очень признателен, если вы мне скажете, что у вас есть… важного… сообщить мне.
Дюбуа говорил, устремив на стоявшего у камина регента взгляд, в котором сквозь напускную покорность виднелась ирония. Регент немного наморщил брови.
– Ты рожден быть школьным учителем, Дюбуа!.. – сказал он, ты изменил своему призванию.
– Очень может быть, монсеньор, – холодно отвечал аббат. – Чтобы жить, мне нужно было быть школьным учителем, и я бы взялся за это дело с большим удовольствием!.. Только я бы выбирал учеников!
– Это значит, что ты бы меня не пустил в свой класс?
– Если бы я старался, чтоб они все не стали ужасными развратниками… конечно, да, монсеньор, я бы умолял вас не посещать мой класс!
– Дерзкий!.. Если я ужасный развратник, я этим обязан тебе, негодяй, ты забыл это?.. Ты первый поощрял и развивал мои дурные наклонности!
Но аббат оставался необыкновенно хладнокровным.
– На земле возделывают только то, что она способна произвести, – возразил он. – В вашей юной душе, ваше высочество, были посеяны только семена порока… Поэтому я считаю лишним пытаться прорастить в ней разные добродетели!