Оказавшись вниз головой в сугробе, я заплакал. Полное поражение, где-то за деревянной верандой я пытался вырваться, но меня крепко держали и называли художником.
– Витя Карлов! – так я узнал имя обидчика. – Не трогай его! Ну что ты делаешь! Сейчас я тебе уши надеру, в угол пойдешь!
– Это не я.
Воспитательница засмеялась. Витя Карлов был кудрявый, и через пару лет я пойму, что он красавчик и никто из взрослых женщин просто не мог на него злиться.
– Художник! – сказал Витя Карлов, отпуская плачущего меня.
Вечерами часто оставался последним ребенком под надзором усталой воспитательницы. В спальне и на кухне никого, свет горел в одной комнатке, за окнами почти ночная темнота. Игрушки были собраны, и их трогать уже было нельзя, но можно было разглядывать картинки в книжке. Можно было лежать на ковре, иногда я прямо так засыпал.
– Что мне с тобой делать?
У матери были вечерние смены на радио, отец ездил на работу в областной центр. Кемерово – так назывался большой город, наш, маленький, в часе езды, назывался Березовский.
Воспитательница вздыхала, брала в руки вязание.
Я начинал догадываться, что тот счастливый сон о любимой семье, о маме и папе, их руки и голоса, сестра, которая хоть и норовит съесть мои сладости, но могла бы защитить от Вити Карлова, узнай, как он обидел меня, – тот странный и счастливый сон есть такая же жизнь, как и эта. Они, может быть, даже связаны, неразрывны. Сейчас отец придет за мной, я скажу! Надо рассказать им, что сюда отправлять меня больше не надо. Наверное, надо сказать не отцу, а маме, она поймет.
Даже представил себе, как скажу:
– Я больше не буду ходить в садик, дома посижу.
– Ну и правильно, если тебе не нравится, – скажет мама.
– Не нравится. Дома могу рисовать, пока ты на работе. А сестра будет кормить, когда со школы придет.
Но никогда не получалось поймать точку перехода. Я не был один и тот же, обладал разной волей в «Елочке» и дома. Не удавалось примонтировать один мир к другому и стать своим адвокатом за пределами тюрьмы.
Объединение случилось позже, ближе к лету.
Витя Карлов жил в соседнем доме и позвал поиграть вместе на улице.
– Женя! Эй, художник, идем!
С одной стороны, было понятно: он такой же, как и тот парень в садике. Но не набрасывается, не дерется, не втаптывает в землю. Я шел за ним, как за героем сна.