– Ага, спроси, а если, как раньше говорили, отошьёт сразу, без объяснений. Обидно… Вот именно: обидно, – прошептал старик. – Боимся мы обиды. А почему? А потому… – Он перелистнул страницу к тексту, написанному ранее, и продолжил чтение:
«Сказать, что ты мне нравишься, или притвориться и спросить чего-нибудь. Например, учебник какой-нибудь. Ага, сразу догадается, что втюрился. Ну пусть догадывается. Всё равно когда-нибудь догадается».
Старик оторвался от чтения, хотел было закрыть тетрадь, но передумал и, найдя в тетради последнюю запись, дописал:
«Молодость не мудра, но как приятно её вспоминать! А если бы она была поумнее, то что бы… Что бы было тогда? Не стоило её вспоминать, что ли? Стоило, когда седины и проплешины на голове, когда изменить ничего не можешь, а только…»
«Чего-то я сегодня чересчур чувствителен, – подумал старик. – Это всё из-за него, из-за Длинного с его сосной. А тогда я сидел с ним за одной партой, а лето проводили врозь. Он в лагере, а я при бабке».
Скукота летняя к августу удручала. Все закоулки освоены досконально, ребят знакомых мало, а те, которые и оставались на лето в домах, не очень-то ему нравились. И бабке они не нравились. Она не любила, когда он приводил их во двор, тем более в свою комнатку. Длинному позволялось, а другим нет. А когда он пригласил её, то бабке это понравилось, и это обстоятельство ему тогда было нельзя сказать, чтобы удивительным, но немножко волнительным. Как же – новый незнакомый человек в доме! Но бабка была довольна – он чувствовал это по её поведению и доброжелательности, с которой она встретила его подружку. Только потом, когда состоялась свадьба и они стали все жить вместе, он понял бабку, понял, почему она с самого начала так отнеслась к ней. Тогда она обрадовалась тому, что её внучек нашёл себе опору, то есть спутницу, и теперь у него кроме бабки будет ещё один родной человек.
– Ещё один родной человек… – прошептал старик и с сомнением покачал головой. – Пуд соли съел, а человека не узнал. Надо ещё есть, а сколько?
Он вспомнил, что Длинный его выбор не одобрил. Даже не так: он не то чтобы не одобрил, а отнёсся к этому как-то равнодушно, словно и не женился Толстый на этой кривляке. «Кривляка» – так Длинный всего лишь один раз назвал её, но Толстый так грозно на него посмотрел, что называть её кривлякой Длинный более не стал.