В большие окна «EL&N London» на Парк Лейн – узкой улочке, заставленной магазинами, косыми клыками вонзались крупные капли дождя. Проезжающие мимо машины разрезали лужи, брызги из-под колес веером неслись во все стороны, заливая все, чего коснутся. Несмотря на невзгоды и трудности, которые он приносит, я всегда любила дождь, ведь он меняет абсолютно все, делает вещи сложнее и глубже, людей – загадочнее, улицу – опаснее. Но именно в такую погоду, когда промозглый лондонский воздух, еще больше насыщается атласной влагой, становясь тяжелее, я всякий раз ощущаю почти недозволительное умиротворение.
Когда часы пробили девять вечера, Асли опаздывала уже на сорок минут, что было в ее духе. Потому я всегда приходила на полчаса позже назначенного времени, заказывала чай или кофе и наслаждалась минутами покоя. В тот вечер в ожидании я глазела то на стекло, то за него, фокусируя и расфокусируя взгляд. То смотрела на полотна луж, отороченных химикатами, лившимися из машин, то на свое отражение. Рассматривать себя в случайных поверхностях было моим развлечением и убийцей времени с самого раннего возраста, когда я себя помню. Отражение в окнах и отполированных столовых приборах отличается от того, что доводится видеть в зеркале, будто по ту сторону сидит совсем другая Элисон – не миловидная, немного дерзкая, в меру взбалмошная. Здесь лицо казалось острее и строже, но в жизни большие детские серо-зеленые глаза совсем не производили устрашающего впечатления, а рыжие волосы до поясницы многим навевали мысли о чем-то колдовском, почти ведьмовском. Знала бы еще в юности, что действительно приобрету способности мечты, несмотря на их губительность, уверена, пребывала бы в нелепом, детском восторге.
– Привет! Прости, что опоздала, я… – запыхавшаяся Асли клюнула меня в щеку.
– Избавь меня от оправданий, – я скорчила недовольное лицо. – Мне пришлось ждать целый час!
Она ненадолго нахмурилась, но после моего последнего заявления расплылась в лучезарной улыбке. Белые брюки и топ с открытыми плечами выглядели донельзя сюрреалистично, но красота Асли оставляла место только восхищению. Некоторые образы или моменты отпечатываются в голове так явственно, что невольно вызывают вопрос: а чем же тот эпизод был настолько важным, что занял самое видное место на средней полке стеллажа памяти? Почему мне отчетливо запомнились изящные осветленные локоны ниже плеч, которые чудесным образом не повредил даже дождь, и то, как серебряный рефлекс контрового света, ниспадающего из ламп, прикрытых начищенными хрустальными лепестками, играл едва уловимыми искорками в небрежных волосках? Запомнились и серо-голубые глаза, подчеркнутые черной подводкой и тушью, и алевшая вельветовая помада на пухлых губах, приспущенных с уголков.