Старуха, видно, что-то заметила. Потому, что словесный поток вдруг оборвался. Наступила пауза.
– Вы плохо себя чувствуете, барыня… простите, миледи, я хотела сказать…
Миссис Спеддинг была поражена и встревожена.
– О, нет… просто я… Да… я немного устала после вчерашнего. Дайте мне воды, пожалуйста…
Старуха поспешила на кухню. В то же мгновение дверь чулана раскрылась. Кинлох был схвачен за руку и водворен в одно мгновение обратно в свою комнату, по другую сторону коридора. От поспешности у него захватило дыхание. Женщина, которой только что едва не стало дурно, оказывается, притворялась. Напрасно он испытывал сочувствие. Внезапная слабость и просьба принести воду, были придуманы для того, чтобы остановить опасную болтовню и убрать миссис Спеддинг на минуту из коридора. Она не доверяла ему. Она отказалась сообщить название деревни. А теперь прибегла к обману, чтобы заткнуть рот старухе… Симпатия, которую Кинлох начинал испытывать, рассеялась. Поэтому, когда старуха ушла, он спросил:
– Итак, вас зовут Стеллой?
– Да.
– Стелла значит «звезда».
– Да.
– Я не знал, как обращаться к вам: довольно неудобно иметь дело с особой, которая не только безымянна, но и невидима.
– Можете называть меня Стеллой.
– А я не желаю. Звезда ничего не значит для слепого… не существует.
Она промолчала.
– Старуха называла вас «миледи», – напомнил он. – Так, пожалуй, лучше.
– Это ничего не значит: просто крестьянская вежливость…
– Стало быть, раз я не знаю вашей фамилии, мне придется звать вас Стеллой?
– Обстоятельства так сложились, что я даю вам это право.
– Гм! Не слишком ли это фамильярно после одних суток знакомства?
Ответа не было.
– Одним словом, мне не полагается ничего знать?
– Чем меньше будете знать, тем лучше.
– Лучше для кого?
– Для вас.
– Ага! Угроза?
В ответ хлопнула дверь. Она вышла из комнаты.
С этого дня началась молчаливое противодействие. Обиженный недоверием и, презирая предостережения, Кинлох решил выяснить все, что можно, насчет трагедии в Илинге и людей, замешанных в этом событии. Женщина, как будто, продолжала воображать, что знать он может лишь то, что ей самой угодно будет сказать.
Он не пользовался разрешением называть ее Стеллой. Когда приходилось обращаться к ней, он говорил «миледи», приняв при этом полушутливый тон, потому что не верил, что она имеет право на титул.