– Конечно. Ты был в свободном городке из палаток и шалашей, где все живут в мире и согласии, поют песни и на обед всегда получают горячий суп?
– Ты сейчас хиппи описал, – он прокашлялся, а после наклонился к нам и прошептал, – я же был в Ватикане. Он находится далеко за Черташинским сектором, почти на отшибе города. Там немного палаток, всего одна, но большая, на сотню человек. Туда часто приезжают врачи и социальные службы. К попавшим туда относятся по-человечески, помогают с документами и медицинскими осмотрами и даже находят родственников.
Я поднялся. Было тошно слушать про вымышленный лагерь, который, даже не будь вымыслом, несомненно, был бы спален дотла людьми вроде Магистра из Надпочечника. Никому такая инициатива не была нужна: ни мученикам, ни главам других секторов.
– Уважаемый, если выберешься раньше меня, загляни на Черташинский рынок, спроси Слесаря и передай ему следующее: Моне сожалеет и хочет вернуться, сейчас он в аквариуме, – я обратился к опрятно одетому господину.
К вечеру его выпустили, оставив меня в камере наедине с наркоманом. Разговор у нас не клеился, мой сосед почти все время спал, изредка издавая протяжные стоны, сигнализирующие об охватившей его дурноте.
На следующее утро меня отвели в кабинет, где я был днем ранее. Там меня ждали старлей и пара молодых человек. Девушка морщилась, всем своим видом демонстрируя отвращение к этому месту. Казалось, что ее роскошные белоснежные волосы теряли свой блеск с каждой проведенной в помещении минутой. Рядом с ней стоял рослый мужчина, ее хахаль, усердно печатавший что-то в телефоне. Когда я зашел, он подскочил и махнул в мою сторону рукой.
– Этот?
Блондинка внимательно всмотрелась мне в лицо, а после закачала головой. Старлей приблизился и протянул лист бумаги, вверху которого было написано «Заявление».
– Узнаешь эту девушку?
Я закачал головой.
– Точно? В том же месте и в то же время, когда ты находился под мостом, у Игнатовской Елены был украден телефон марки «Эйпл». В золотом чехле. На сто двадцать восемь гигабайт.
– На двести пятьдесят шесть, – поправил мужчина, – четырнадцатая модель.
Я молча их слушал, не понимая и половины сказанного. У меня-то и телефона не было, так что их разговор казался мне чем-то заумным. Зато чувство, что мне шьют дело, было до боли знакомым.