В небесах, ясных, голубеющих чисто, призрачно и прозрачно, летает бесстрашный Валерий Чкалов, на земле по Красной площади маршируют физкультурницы в белых кофтёнках и в белых танкетках, густо намазанных мелом, над головами смеющихся людей летают голуби, а ты, поэт, не ты ли голубь, белый турман, зачем-то затесавшийся в стаю людей-волков, нет, люди не волки, они только прикидываются волками, а сейчас оборотень перекинется и станет, Господи, человеком, и всё поймёт, и всё простит, и сам прощенья попросит, и за полоумную башку схватится: о, что же я наделал с братом моим?! зачем я убил его?
Но… разве… разве я сторож брату моему…
И меня, белого голубя, небесного турмана, обеими руками нежно обнимет, к сердцу прижмёт, надо мной колыбельную споёт, а потом как закричит: на крышу меня ведите, на крышу! я сейчас белого голубя – в небо – сам выпущу! Навсегда!
Не быть трусом. Ты поэт, ты не должен быть трусом. Ты должен уметь побеждать боль. Бороться с ложью. Смеяться над обвинением. Над тобой глумятся – а ты смеёшься. Ты не сознаешься в том, чего ты не совершал никогда!
Враг. Трус. Разве это на твои стихи знаменитые песни поют? Да ты просто тряпка!
…засыпал в камере. Расталкивали. Били. Опять били.
А ты поднимал голову от пола, искал глазами глаза мучителей и плохо, больно выталкивал сквозь разбитые губы и зубы: вы меня завтра отпустите на волю, в чем есть, босиком, в исподнем, я пойду прочь, пойду и пойду себе, ведь у меня всё равно дома нет, ничего нет, и жизни нет, а есть, дорогие товарищи, только голос, голос, он еще есть, я буду петь, меня услышат, и вы услышите, и вы.
И еще – Родина. Да. У меня есть моя Родина.
А она, Родина, сильнее всякого на свете зла.
(…) Но нелепо повторять дословно
старый аналогии прием,
мы в конце, тяжёлые как бревна,
над своею гибелью встаем.
Мы стоим стеною – деревами,
наши песни, фабрики, дела,
и нефтепроводами и рвами
нефть ли, кровь ли наша потекла.
Если старости
пройдёмся краем,
дребезжа и проживая зря,
и поймём, что – амба – умираем,
пулеметчики и слесаря.
Скажем:
– Всё же молодостью лучшая
и непревзойдённая была
наша слава,
наша Революция,
в наши воплощенная дела.
***
Бориса Корнилова колотил ливень времени. А он его, время, упрямо, счастливо пел, воспевал. Так устроен поэтов голос: голосу тому нужен мир, весь целиком, нужна громада Космоса, ночная звездная храмина над головой, размахнувшиеся гигантскими крыльями алмазные, ослепительные галактики, кометы с кровавыми, драконьими хвостами, луга с тысячью остро, пряно и пьяно пахнущих трав и цветов, и пчелы жужжат, и змеи ползут в одичалой траве, и рыба щедро, изобильно плещется, серебряными свечками встает, играя, из тишайшей заревой воды, а далеко поют косцы, это сенокос, это родной нижегородский край, любимый, шепчет женский голос, не умирай, только не умирай, а твой голос последним хрипом отвечает: нет, я не умру, я просто стану… знаменем на ветру… А ты… а ты… у последней черты…