– Как вас зовут? – спросила я
– Лев.
– Почему они здесь?
– Хозяин так захотел.
Логично… Наверное, по той же причине, что и я здесь – ОН так захотел.
– Зачем ему цветы?
– Ему – не зачем.
Он откланялся и исчез в одном из коридоров, ведущих в недра этого необъятного строения, в котором можно было заблудиться.
Я вернулась обратно к себе. Несколько минут смотрела на дверь, потом заперла ее на ключ, придвинула к ней комод и, сбросив одежду, забралась в постель, кутаясь в одеяло и вглядываясь в полумрак комнаты. Я не могла уснуть, прислушиваясь к ночной тишине, ожидая каждую секунду, что в доме раздадутся какие-то звуки… а, точнее, ожидая, что, когда он вернется, я услышу. Но нет. Все та же тишина. Я не заметила, как уснула….
Утром, когда проснулась, то первое, что я увидела – это несколько белых роз в вазе на подоконнике. Взгляд метнулся к двери – комод всё там же и ключ торчит из замочной скважины. Вот теперь стало не просто страшно, а жутко – мне дали понять, что все эти замки, ключи и баррикады просто видимость и насмешка надо мной. Я не в безопасности совершенно…но самое страшное – это всё же понимание …Полное понимание того, что я не сплю. Сны во сне не снятся.
Я в кошмаре наяву…Потому что Владимир Власов больше не плод моего воображения. Он настоящий и я понятия не имею, что он за чудовище, а в том, что он чудовище, я не сомневалась. Хватило бы и десятой доли тех качеств, что я описывала, но интуиция подсказывала мне, что десятой долей было именно то, что я придумала, а на самом деле я имею дело с первобытным злом во плоти.
Я слишком долго всматривалась в бездну…теперь она не просто посмотрела на меня в ответ, а целиком затянула в воронку, в свою оскаленную пасть.
***
Всё, что касалось её, всегда было СЛИШКОМ. Слишком много мыслей о ней. Слишком важно быть рядом. Слишком не хватает. Только с ней я мог быть слишком нежным для генерала НКВД. И только к ней я был слишком жесток. Так жесток, как к никому другому. Глух к мольбам убить её и не позволить им сотворить ЭТО с ней. Но и тогда я был слишком. Слишком эгоистичен, Мила.
Как же ты просила, умоляла лишить тебя жизни, но оставить с тобой все воспоминания. Клялась в любви и тут же кричала о жуткой ненависти из-за принятого мною решения, и я видел это дикое отчаяние в твоих глазах. Ты не понимала, почему я принял такое решение, а я так и не сказал тебе, что просто не смог. Знать, что ты жива – это была проклятая, навязчивая одержимость. Пока ты дышишь – у меня есть шанс найти и вернуть, отобрать, выгрызть тебя у расстояния, у времени… Я не мог и не хотел отдать тебя в лапы смерти, только не тебя, а ты до истерики не хотела новую себя. Ты сама никогда не дорожила собой, Мила. Тебя уже не было в нашем мире, а я всё не мог понять, почему воспоминания обо мне для тебя кажутся важнее, чем собственное существование. Пока сам не стал корчиться от тоски по тебе. По нам. Пока не стал вспоминать, Мила.