Сердясь на себя и от этого еще скорее выбиваясь из сил, он цеплялся за колючие ветки, чтобы не скатиться вниз, потому что камни оказывались то слишком гладкими и запыленные ступни скользили по ним, то напротив – трухлявыми. Они рассыпались множеством песчинок, будто человек наступал на муравейники и потревоженные насекомые в панике разбегались. Ему даже чудилось, будто ноги уже горят от мелких злых укусов, и казалось, что если б он смог хорошенько их рассмотреть, то увидел бы кровавые насечки.
И все же, как бы ни палило солнце, ни ломило спину и ни заплетались ноги, главная трудность заключалась в нем самом. Привычное душевное равновесие, с которым он жил все эти годы, было внезапно нарушено, перетянуто в одну сторону и сильно давило на сердце тяжестью загадочного мешка, в котором человек попеременно видел то жертву, то своего мучителя. Он не мог решить, с чем смирился бы скорее, ведь постоянно помнил о том, что вообще не должен принимать никаких решений. Ни один волос с его головы не упадет без воли Божьей, при чем же тогда его собственная воля?
Вся беда была в том, что она уже пробудилась, помимо желания человека. Невидимая и не ощущаемая им прежде скорлупа треснула под нарастающим весом его ноши, и к жизни пробудились еще до конца не оформившиеся, не осознанные человеком стремления и помыслы. И главной, громогласной стала необходимость знания.
Ему так хотелось узнать, кто же спрятан в мешке, что он пытался спиной распознать члены беспокойного существа и по отдельным ощущениям составить образ. Но тело его всегда было мускулистым и неприхотливым. Он чувствовал жизнь, но не мог понять, какова ее форма.
«Если я вынужден обречь кого-то на смерть… А ведь это так и есть! То я должен хотя бы узнать – кого?!» – вопль заглушал в нем и голос разума, твердивший, что неведомое всегда таит в себе долю опасности, и знакомую молитву послушания.
Это новое для человека желание растекалось по жилам какой-то пугающей, кипящей страстью, и все его тело уже содрогалось от нетерпения. Казалось, даже кожа его вздувается буграми и они перемещаются, наползая друг на друга, то сливаясь, то расходясь. Время от времени его охватывал холодный страх, что он и сам превращается в нечто новое, которое может быть сродни тому существу, что он нес на вершину горы. Он то и дело бросал пугливые взгляды на свои вздувшиеся от напряжения кисти, в которых тоже что-то пульсировало и сдвигалось, облизывал пересыхающие губы, чтобы убедиться – на них по-прежнему тонкая кожа, и прислушивался к дыханию, надеясь не обнаружить в нем новых звуков.