В тот вечер я назюзькался второй раз в жизни. Но не так, как тогда, когда меня подпоил Веталь, а гораздо симпатичнее. Я пил кислятину из маленькой рюмочки, закусывая ее несметными салатами и колбасами. Опьянение не стукнуло меня по голове чугунным ударом, а плавненько обволакивало мою непривычную к алкоголю юную тушку, ударяя то в голову, то в ноги, то создавая иллюзию абсолютной трезвости. В итоге я не застал завершения застолья.
Проснулся я от того, что Лай лежал на кровати рядом со мной и старательно вылизывал мне лицо. Даже с похмелья это показалось мне невозможным, поскольку я твердо знал: железобетонное место Лая не на моей кровати, а на кухне.
– Мы с мамой почти всю ночь на кухне посуду мыли после гостей, так что в порядке исключения разрешили твоему бобику дрыхнуть с тобой. Чтоб под ногами не путался, – уточнил отец. Он стоял в дверях моей комнаты и широко улыбался.
– Ну что, послала тебя твоя примадонна куда подальше? – вежливо поинтересовался он.
– Нет, я сам туда пошел, – шмыгнул я носом, и мы с отцом заговорщицки улыбнулись друг другу.
– Ну и правильно, сынок. Баб на твоем пути будет еще – считать, не пересчитать. Главное – береги здоровье и совесть свою не пропивай. Все остальное само собой уляжется.
Он пристально оглядел меня, и мне впервые в жизни показалось, что он смотрит на меня с удовольствием.
– Значит, расклад такой, – заговорил он деловым тоном. – С сегодняшнего дня мы с мамой в отпуске. Ты – типа, тоже. Бобик твой – прикомандированный. Всем кагалом едем на дачу. Деньжата какие-никакие скоплены, забор будем вокруг участка ставить – от дорогих и любимых соседей, чтоб были еще любимей и дороже. Да и других дел выше крыши. Через месяцок извольте бриться: пойдешь трудоустраиваться в родной цех на постоянку. Пить ты уже почти научился, осталось научиться работать. Так что, как говорил Карл Маркс своему другу Фридриху Энгельсу: «Орбайтен унд пахайтен!». Не хрен дурика валять, надо грядки поливать.
С середины июня до середины июля мы трудились и отдыхали на даче. Отец лишь изредка прикладывался к бутылке, ссылаясь на то, что «природа и так пьянит допьяна». Пару раз к нам на дачу приезжала чета Рыбкиных. К своему удивлению, я узнал, что Рыбкина зовут Владимиром. Правда, Клавдия Сергеевна звала его не иначе, как Вовонькой, а он ее исключительно Клавонькой.