Лишь однажды я приметил, как, вынув из тайника припрятанную бутылку, он огляделся по сторонам, затем сделал основательный глоток, вернул вино на прежнее место, снова зорко огляделся и лишь после этого присел на большой ящик.
Всегда он был одет по форме и даже не расстегивал пуговиц своего кителя, лишь изредка снимал фуражку и вытирал лоб большим клетчатым платком.
Под стать мужу была и жена.
Несмотря на кажущуюся медлительность, она хлопотала целый день, успевая обиходить свою живность, полить и окучить растения, приготовить обед, убрать в доме, да еще подмести дворик – «территорию станции». Последнее занятие представлялось и вовсе бессмысленным, потому как уже через полчаса ветер носил новые слои пыли. Однако хозяйка снова бралась за веник, и так по несколько раз на дню.
Отношения между стариками были самые сердечные. Обычно они разговаривали друг с другом ласково, предупредительно, никогда не повышали голоса…
«Старосветские помещики», да и только!
Впрочем, иногда женщина сердилась, но без истерики и скандалов, просто замыкаясь в себе, и тогда муж вился вокруг нее вьюном, стремясь, видимо, вернуть ее в привычное расположение духа.
Но больше всего меня в этой паре занимало другое: старики не роптали на судьбу, в их глазах не отсвечивалась затаенная тоска.
Они жили с верой, что этот пустынный разъезд и есть их настоящий дом!
Я не мог себе представить, что в один прекрасный день старый путеец воскликнет в сердцах: «Да пошли вы все!», затем соберет чемодан и уедет из этой глуши, куда глаза глядят, – один или вместе со своей старухой.
Тут крылась какая-то загадка, и мне хотелось разгадать ее, поговорить с дедом, а может, и с обоими стариками, что называется, по душам.
Но ведь не подойдешь вот так запросто и не скажешь: «Ну, что, дед, посудачим за жизнь?»
Он-то, может, и согласится, да не сочинит ли чего при этом?
Нет, тут требовалась особая ситуация, атмосфера полной доверительности.
Что ж, решил я, вот закончится трудный участок трассы, хлопот у меня поубавится, тогда и попытаюсь вызвать «начальника станции» на откровенность.
Как-то раз выдалась особенно душная ночь, и я, не в силах уснуть, вышел из вагончика на свежий воздух.
Весь Устюрт был словно укутан черным бархатом.
Лампочки, горевшие над разъездом, освещали лишь ограниченные сферы вокруг себя.