– Пусти переночевать, хозяин добрый! – поклонилась путница крепкому седовласому мельнику. – Семья покойного мужа меня выгнала, чтоб наследством не делиться. Иду к своей родне, а тут – гроза…
Собравшиеся вокруг мельника родичи и батраки разглядывали странницу: повязанный по самые глаза темный вдовий плат, серый сарафан, вдрызг разбитые лапоточки.
– Гроза и впрямь скоро грянет, – откликнулся мельник. – Грех гостью с порога гнать.
– Спасибо, хозяин ласковый, – снова поклонилась женщина и смелее подняла глаза на людей.
Молода была вдова. Лет, поди, двадцати пяти.
Статная, крепкая, сильная. Волосы темно-русые, глаза темные, взгляд умный, цепкий, живой.
– Хозяин? Это кто здесь хозяин? – раздался вдруг тихий страшный голос, похожий на змеиное шипение. – Здесь только одна хозяйка. Мельница моя. И хозяйство всё – мое. Мне и решать, кто тут ночует, а кто – нет!
Люди в тревоге расступились, и перед путницей оказалась старуха поразительного вида. Кика шита речным жемчугом, белая льняная рубаха, юбка из дорогого привозного аксамита. А сама старуха – длинная, тощая, высохшая, как рыбья кость. Горящие злые глаза глубоко запали в глазницы.
– Не серчай, бабушка, Гордея свет Выша́тична, – поклонился старухе мельник.
«Бабушка? – удивилась про себя путница. – Этот седой человек ей не сын, а внук?»
Гордея Вышатична продолжала гневаться:
– Смерти моей ждете? Я вас еще всех переживу. Я трех сынов схоронила, да пятерых внуков, да двоих правнуков! И вас всех схороню!
Гостья глядела на хозяйку и вспоминала старых до белизны змей, переживших свой яд.
Эта старуха свой яд не пережила. Она им просто сочилась.
Обернувшись к путнице, Гордея холодно бросила: