Дома, точно, дома! Они же одинаковые! Все, как один. Приземистые, двухэтажные. Разве что разнятся по площади, но все жмутся друг к дружке белыми каменными боками, стискивают улицу с двух сторон и назидательно наблюдают за тобой орнаментом белокаменного креста из-под крыши. Дальше дороги нет.
Старуха на аллее памяти
Выбежал из машины за сигаретами к еле заметному в череде магазинчиков ларьку с обшарпанной вывеской «Табак». Я, как всегда, спешил и судорожно искал огня для будущей затяжки, но взгляд невольно уперся в пожелтевшую бабку. Маленькая, сгорбленная старуха, забытая и никем не замечаемая, прозябала на осенней аллее одиноким листом. Она сидела перед обшарпанным ковром с давно потухшим рисунком, положив голову на ладонь. Сидела и смотрела на прыгающую для нее одной пожухлую вязь рисунка и молча рыдала. Старческое лицо впитывает скорбь жизни так глубоко, что сиюминутное страдание уже не замечаешь… То тут, то там порывистый ветер трепал старый ковер и поношенную одежду на нем невольно сминало, а старуха бережно разглаживала ее и стряхивала принесенную грязь. Руки вот-вот треснут от сухости. Одежда на ковре мужская. Облезлый кожаный портфель, несколько рубах, брюки, какие-то книги и домашняя утварь, застрявшая в глубоком прошлом. Бабка продает последнее. Продает, потому что не может просить. Продает, так как он ушел. Одинокий пожилой джентльмен с улыбкой на лице и в дырявом пиджаке уходит к закату жизни по обочине большой дороги. Уходит к свету. Уходит от старухи, которой остается влачить жалкое существование. Клубы придорожной пыли в последний раз делают его видимым и навсегда заволакивают ее глаза. Больше она не живет. Теперь она спит.
Измятая вчерашняя сигарета в нагрудном кармане, ты будешь последней на сегодня.
Буррито
Молодой поджарый мусульманин бодро напевает нашид, покручивая халяль на вертеле. Без тени сомнения втыкает нож, похожий на ханджар, в хрустящее мясо. Помятый мужчина в пачканной робе жует шаурму близ окошка выдачи заказов. Он никак не может приступить к дешевому кофе, от последнего прет пар. Из-за этого мужик нервничает еще больше. Пока горловое пение протяжно раздается вокруг вместе с запахом подгорелого мяса, к окошку вальяжно подходит мальчишка, едва за двадцать, столь щеголевато одетый, что работяга невольно впирает в него взгляд на минуту.