Un vieux Corbeau lui dit:
Старый ворон ему говорит:
– и не repartit, как в басне «Попугай и филин» (Le Perroquet et le Hibou, B.; I;XXI):
Le Hibou repartit: et toi, Messire sot…
Спарировал филин: «А ты, господин простофиля…
– и даже не s’ecria, как в басне «Кадий и араб» ((Le Cadi et l'Arabe, B.; II; XXVI):
S'écria le Cadi… De mille aspres, dis – tu?
Воскликнул Кадий: «Тысяча аспров, говоришь?»
– а именно répondit en colère – ответила в гневе, что указывает на заимствование конекретно лафонтеновой формы, удачно оттеняемое различным содержанием, обусловленным приметами времени. Если у Лафонтена павлин просит Юнону наградить его свойством, дабы реализовать оное в преимущество, как в своё время воспользовался случаем Николя Фуке[45], патрон Лафонтена (как раз падению Фуке и посвящена басня Перро), то у Буазара филин жалуется Минерве на то, что не стяжал уважения и просит ее сделать что-нибудь, дабы министра богини уважали и принимали (ни дать ни взять, очередной бездарный ставленник маркизы де Помпадур). Потому и от Минервы филин удостоился лишь унизительной колкости, когда павлину Юнона ответила гневной отповедью.
Ай да Буазар! Впору и его, острого на язык, описать фразой из Александра Сергеевича Грибоедова:
Ибо если в предыдущей паре (даже тройке, если считать Перро) басен он заимствует сюжет тонко, то в следующей паре он мало того, что не собирается таиться, так еще и вместе с костяком сюжета перенёс в новое произведение и некоторые детали, дабы у читателя не оставалось сомнений о первоисточнике. Басни эти – «Дуб и тростник»[46] (Le Chêne et le Roseau, L.; I; XXII) и «Плющ и тростник» (Le Lierre et le Roseau; B.; II; XXI). А детали следующие:
Tout vous est Aquilon, tout me semble Zéphyr.
Всё для вас – Аквилон, мне ж всё – словно Зефир.
– у Лафонтена и
Le secours des puissans, je te vois t'atterrer
Devant les Aquilons; sans te courber la tête
Zéphyre ne peut respire.
Пред сильными, видел я, как пал ты ниц
Пред Аквилоном; без наклона твоей головы – что ты, что ты! —
Не задышит Зефир и тем более бриз.
– у Буазара; только что Кавказские вершины не помянул. А вот остальные детали подчеркивают различие эпох и требуют самого пристального внимания. Дуб кряжист, раскидист и основателен, а у Лафонтена благороден, ибо по-отечески жалеет тростник и сетует, что тот вырос не под его защитой. Вяз высок и изящен, словно юность, у Буазара приобретает некоторые материнские, женские свойства, ведь плющ-то нежится во время ветра ветвях: