«Нападать надо было, а не обороняться! Эх ты!..» – прощаясь с жизнью, ругал себя Анатолий. В голове яркими молниями стали пролетать эпизоды наставлений его командиров. Тоцкий лагерь и слова Бондарева: «Если бой идет в траншеях, здесь места для маневра мало, особенно не развернешься, потому и сноровка должна быть особенной, не убьешь ты – убьют тебя!» Крик Артюшина во дворе хаты: «Рот не разевай, боец!» Назидательный окрик комбата перед атакой: «Злости не вижу в твоих глазах, солдат, взбодрись, не на прогулку идем!» Все это в голове промелькнуло так быстро…
От жуткого страха перед смертью Дружинин сжался в комок. Вдавливая голову в плечи, он вдруг увидел, как подскочивший ему на выручку комбат с разворота влепил фрицу в челюсть прикладом своего ППШ. Анатолию даже показалось, что среди шума боя, выстрелов и отчаянных криков он смог услышать, как треснула челюсть немецкого солдата. Дух захватило от произошедшей сцены, но голова заработала яснее, что привело его в то состояние, которое требовалось при таких обстоятельствах. Только Тулепов короткой очередью пристрелил фашиста, как сзади на него навалился другой, и они слились с ним в жестокой схватке. Теперь Анатолий понимал, что ему нужно немедленно спасать своего командира. Одним движением он сбросил с себя телефонный аппарат, но была другая проблема: не было в руках оружия. Тогда он схватил то, что было совсем рядом: маузер фашиста, которого застрелил Тулепов. Сама обстановка, в которой оказался Анатолий, заставила крепко сжать в руках трофейный карабин. Прямо у его ног возникла спина немецкого солдата, нависшая над телом комбата. Страх за жизнь командира породил в душе то остервенение, от которого он, не помня себя, с диким воплем вонзил штык маузера в спину врага. В стенаниях немец обмяк, и Тулепов, скидывая фашиста с себя, как-то выразительно взглянул на Дружинина. Анатолий протянул командиру руку и помог ему встать.
– Все в порядке, солдат! Вперед! – крикнул комбат.
Возбужденный боем Дружинин с трофейным оружием в руках двинулся по траншее впереди командира. Он успел сделать только один выстрел; перезаряжать карабин не было времени. В исступлении Анатолий бил прикладом, колол штык-ножом, что-то кричал, уворачивался от ударов, и теперь ему ничего не мешало: ни телефон, ни катушка. Перед глазами мелькали искаженные лица в немецких касках, ужас в глазах незнакомых ему людей, и ощущалась какая-то свирепая ярость, которая таилась где-то внутри, а теперь, пробудившись, неустанно двигала им. Дикий нечеловеческий взгляд цеплялся в первую очередь за то, что могло угрожать его жизни. Немыслимый звериный инстинкт подсказывал, как нужно действовать там, где на осмысление своих действий требовались сотые доли секунды. Необыкновенная сила в мышцах была в сотни раз выше той, которой он обладал ранее. Как лев, вырвавшийся из клетки, трофейным оружием он прокладывал себе путь вперед, нещадно круша своего врага.