Хотя газета выходила, как помню, не чаще двух раз в месяц, мы собирались почти каждый вечер в прокуренной комнате нашей редакции. Здесь, а не в моей группе, у меня образовались друзья, в основном мальчишки, гораздо старше меня и с другого факультета, механического.
Я никогда не спешила домой. Там скука, казалось, свисала на кистях пыльного абажура. Я спешила к зданию института, в комнату с важной надписью «Редакция газеты». Там допоздна горел свет, и я знала, что, как бы я ни провела день, вечер будет классным. Потому что я снова встречу остроумных, интересных и знающих людей. Я, семнадцатилетняя первокурсница, гордилась, что эти взрослые почти люди, ставшие студентами после службы в армии или отработав на производстве, запросто принимают меня в свой круг. Кстати говоря, у них тогда существовал шуточный ритуал приобщения. Покупался большой бублик, и четыре человека, один из которых – новенький, должны были, взявшись за руки, приложиться к нему зубами и рвануть кусок к себе. Когда пришел мой черед посвящения, я что-то затормозилась с откусыванием и задумчиво спросила: «А кто поймает середину бублика?» Я и не думала острить, но Боря Зальцман завопил: «Это гениально», и я стала своей в этой компании. Вместе мы ходили в дни стипендии в шашлычную напротив. Ребята брали графин водки, а мне ставили бутылку шампанского, которую сами и приканчивали после неполного выпитого мною бокала. Летом мы обязательно садились на «трамвайчик», плыли по Москве-реке, выходили в парке Горького и веселились, не пропуская ни одного аттракциона. Колбасили от души, ну не так, конечно, шумно, как гуляет сейчас десантура, но нам нравилось. Ощущение свободы было полное. Зимой мы выезжали с ночевкой в подмосковную Опалиху и дотемна катались на лыжах. Потом приходили в арендованную избу, переодевались и с наслаждением грелись у печки, загодя натопленной хозяйкой. И эти вечера тоже остались незабываемыми. А на ночь ложились все вместе на пол, куда расстилали привезенные спальные мешки, куртки и все, что могли найти в избе. Пока укладывались, хохотали над каждой шуткой, ценили каждое остроумно и к месту сказанное словцо, да и потом долго не засыпали и разговаривали, разговаривали, нередко до рассвета. Кроме меня и Аллочки, неизменной подруги Зальцмана, иногда к нам присоединялись и две-три кем-то приглашенные барышни. Но мальчишек в нашей компании все равно оказывалось больше, поэтому никто из девчонок не был обделен мужским вниманием. Но, конечно, ни о каком сексе не могло быть и речи. Даже объятья и поцелуи, чаще всего прилюдно, были скорее братскими. Мы были верными друзьями-товарищами, не больше, но уж никак не меньше. Хотя, честно признаться, я была тайно влюблена в Олега. Но он был уже женат, а я оказалась стойким адептом пуританской морали советского общества, закрепленной и усиленной в моем сознании еще и тетушкиным воспитанием.