– Ты больной? – просипел старик, выпучивая глаза. Из его рта пахнуло кислым зловонием. Вместо зубов гниющие обрубки.
Катись на легком катере.
– Стервозина. – Он скривился и отвернулся, показав мне свой затылок, где прочно обосновались круглые облысения, размером с монету, далеко не первой свежести. Бездомный, да к тому же сифилитик.
Из открытого окна порыв теплого ветра обдул старика и, безжалостно устремившись в мою сторону, принес с собой запах мочи, затхлого кислого пота и гнили. Передо мной отчетливо предстала его черно-сине-фиолетовая сочащаяся гноем и сукровицей гангрена на ноге, закрытая штаниной. В ней копошились опарыши. У нормального человека глаза бы заслезились от такой картины, порыв тошноты подступил бы к сжавшемуся горлу. А я лишь отвернулся.
Обратившись глазами обратно, я обнаружил вместо гниющего бродяги чинно сидящего мужчину в длинном дорогом пальто, в шляпе, с сигаретой в зубах. Просмотрел всех присутствующих, не найдя старика. Он исчез, но ужасный запах еще прочно стоял в носу. Закурил.
Мужчины, в компании своих дам, что-то обольстительно шептали им на ушко, от чего их спутницы краснели и хихикали, утыкаясь лбом в их плечо. Одинокие же люди, в вагоне в основном это были мужчины, предпочитали читать газеты, датированные сегодняшним числом – двадцатым сентября одна тысяча тридцать первого года, и иногда бурно обсуждали какую-нибудь вычитанную новость с таким же одиноким соседом. Обсуждать было что – нищету и безработицу.
Мне не нравится и не хочется быть в обществе, но приходится. По натуре я люблю одиночество и гробовую тишину. Контакты с людьми раздражают, а мое каменное лицо никто не может вынести. Правда, наблюдать за тем, как люди занимаются своими делами, да и просто бывают людьми, навевает некую сопричастность к человечеству.
Поезд остановился. Я дождался пока все выйдут, достал свой черный чемодан, и не спешно поплелся к выходу, хоть все во мне противилось этому городу. Ступил на перрон и принялся разглядывать вагон, игнорируя толпу людей, сметающую все и вся на своем пути. Никаких повреждений, следов пожара. Бессмыслица, как всегда.
На ходу надевая шляпу и поправляя ворот пальто, я зашел в Чикагский Юнион Стэйшн. И уж было спокойно направился к выходу, пока на весь вокзал не раздалось:
– Мистер Собер! Подождите, пожалуйста!