Стойкая оловянная Зельда - страница 4

Зельду и Лею, ее соседку по садовскому бараку, устроили на завод копировальщицами. Дедушка Зельды присматривал за сыном Леи, ухитряясь каждый день чем-то занять полуголодного трехлетнего малыша, а также чинить одежду себе и соседям. Первый страшный погром случился через месяц. Пока основная часть населения гетто была на работе, за детьми, больными и стариками пришли. Поползли слухи о том, что женщин, стариков и детей вывозят из гетто на грузовиках-душегубках куда-то под Минск. Их даже не хоронят. Лея была вне себя от страха за сына, и все думала, как ему и дедушке обустроить малину на время ее отсутствия. Не работать она не могла – это верная смерть для них от голода, так она хотя бы могла делиться пайком и хоть что-то разменять и купить у местных, которые торговали и меняли провизию на Опанского.

****

Зельда жила как в тумане, она придумала себе свой мир внутри себя и не могла поверить в то, что ее прекрасное детство кончилось, а молодость, где ее прочили одной из лучших балерин, так и не успела начаться. Сил танцевать у нее не было, она замерла в каком-то ужасном моменте и долго не могла принять то, что видела вокруг. Все ей казалось каким-то фальшивым. Как такое может произойти, где ее отец, где ее судьба, почему ее полет, полный радости и любви к миру, обрывается? Она часто по вечерам сидела с дедушкой, Леей и ее маленьким сынишкой Залманом. Она запускала руки в мелкие кудряшки Залмана, гладила его по голове. Малыш спал, так проще было переносить голод и скученность людей. Она стеснялась говорить с дедушкой о своем девичьем горе, о неизведанном счастье любить и быть любимой. Ей было жутко страшно за Залмана, еще больше, чем за себя, так как его жизнь только-только началась, и он толком ничего не видел. Она сочувствовала Лее, как матери, давшей жизнь ребенку, как оказалось, так не вовремя. Но, как и любой молодой, еще толком не поживший человек, она сочувствовала еще больше себе – она в любой момент может умереть и не узнать, что такое любовь мужчины, что такое родить и вырастить ребенка, что такое прожить хоть чуточку так, как жили ее любящие мама и папа. Она вернулась на шесть лет назад, к слову, в гетто она попала, как только ей исполнилось 16 лет, а в воспоминаниях мерещилось ее 10-летие: папа забрал ее из балетной школы, мама накрыла на стол, дедушка встречает свою маленькую именинницу и с превеликой важностью и любовью достает из-за спины коробку с огромной лентой, а там – новые балетные туфельки – те, о которых она мечтала! Вечером они всей семьей идут на «Коппелию», и Зельда уже видит: еще каких-то пару лет, и она точно поступит в училище, ее хвалят педагоги, ее трудолюбию и технике можно только позавидовать. Новое здание Театра оперы и балета было тогда главным компасом всей минской интеллигенции, о нем часто говорили, на спектакли было сложно достать билеты, и многие девчонки того времени были в восторге от Клавдии Калитковской, новой звезды белорусского балета. Зельде даже удалось взять у нее автограф после спектакля, где их, девчонок балетной школы, задействовали в массовке в неответственных ролях на одном из спектаклей. Зельда всегда считала, что в трудовой стране, как СССР, каждому достается по труду и заслугам, справедливость и честность превыше всего. Так, она видела, как трудится ее отец в военном госпитале, оперирует и читает лекции. Мама работала не покладая рук портнихой, ее чувство вкуса и перфекционизм в деталях, приводили в дом все новых и новых клиентов и клиенток. Были даже заказы из Киева, Одессы, Москвы. Мама раньше работала костюмером в театре, но когда появилась Зельда, долгожданный и поздний цветочек, мама решила уйти из театра, посвятив себя поначалу полностью дочке, а потом, по мере того как Зельда росла, становилась все автономнее и взрослее; мама, будучи мудрой женщиной, которая не хотела задушить в объятиях своей поздней материнской любви дочку, постепенно вернулась в профессию и нашла новый и очень прибыльный виток своей карьеры. Бывало порой, что мама Рева получала больше своего мужа, хотя оба практически пропадали по будням, только по субботам воссоединяясь вместе за одним большим столом – Зельда, мама, папа и дедушка Эфраим, мамин папа. Зельда всегда была так увлечена балетом и поддержанием себя в соответствующей спортивной форме, как любая советская девчонка, она мечтала приносить пользу обществу, каждая ее минута была расписана, ей некогда было остановиться и погрезить о чем-то. Вот она и не заметила того, что пара Левкиных глаз, соседа по лестничной клетке, сына художника, стала смотреть на нее как-то иначе. А может, и заметила, но не придала тому значения. Ну подумаешь, пару раз проводил, может быть, он это по-дружески? Мама качала головой и прищуривалась, спрашивая, не льстит ли ей это внимание? Но Зельде тогда было 14 лет, Левке чуть больше, да и какой толк в этом? Ей скоро поступать, ему тоже, да и он собирается уезжать в Москву, в свою художку. Есть ли смысл разводить пустые разговоры, мы все идем своей дорогой. Мама гладила Зельду по голове, говорила, ну раз так, то будет так. Не пришло твое время еще, доченька…