Фраскита – моя мать – смотрела на камни и высохшие деревья, кольцом охватившие ее мир, и думала, что жить хорошо даже здесь, а ее кровь продолжала течь, но она уже ни о чем не тревожилась, кроме того, как бы не запачкаться.
“Во время месячных не ешь винных ягод и ежевики, не то на лице останутся пятна”. “Помни, что на этой неделе нельзя есть мясо, если не хочешь, чтобы на подбородке выросли волосы!” Того не пей, к этому не прикасайся – советы не иссякали.
Конечно, это не смертельно, но раньше жить было проще.
За те восемь месяцев, что оставались до поста, Фраските ни разу, как она ни старалась, не удалось обмануть проницательности матери, та чуяла приближение крови еще до того, как просочится первая капля, и тотчас спешила с новыми запретами, собранными за три недели у всех деревенских старух.
Больше всего девочка опасалась первого вечера месячных. Мать неизменно являлась к ней в комнату среди ночи, набрасывала ей на плечи одеяло, вела на каменистое поле и там в любое время года мыла, бормоча загадочные молитвы.
А назавтра приходилось как ни в чем не бывало браться за повседневные дела: вставать на рассвете, чтобы подоить коз, разносить соседям молоко, печь хлеб, убирать, потом вести скот на холмы и находить, что ему пощипать среди всех этих камней. Самой же, разумеется, не есть ничего из лучшего, что таит в себе природа, поскольку все, обычно считавшееся полезным, вдруг становилось опасным, когда показывалась кровь.
В отличие от подружек, с которыми она болтала на холмах, – те всем подряд объявляли, что стали взрослыми, – Фраскита ненавидела свое новое состояние, находила в нем одни только неудобства и охотно оставалась бы ребенком.
Но никто никогда не упоминал о ночных молитвах или о посвящении в Страстную неделю. Фраскита не забыла слов матери в ночь первой крови и чувствовала, что рассказывать об этом не должна.
Кому она могла бы довериться?
Она была единственной дочерью. Всех родных со стороны матери вместе с половиной деревни унесла загадочная болезнь. Когда Франсиске было сорок пять и она уже свыклась с тем, что детей у нее никогда не будет, вдруг, против всех ожиданий, ее живот стал расти.
Мать и дочь казались неразлучными, будто спаянными этим чудом позднего рождения. Они долго ходили по дорогам бок о бок, в одном темпе. Сначала мать приноравливалась к детскому шагу, затем поступь делалась все стремительнее – до тех пор, пока мать не выдыхалась, и дочь приспособилась к пределам возможностей усталого тела той, что шла рядом. В детстве Фраскита не могла в одиночку выстоять под взглядом деревни, матери же необходимо было держать девочку при себе, чтобы не усомниться в ее существовании.