– Записи стёрты? Не записались?
– Нет, – ответил Зудкевич. – Всё на месте… Но той женщины нет на записях. С балкона я видел её своими глазами.
Елена нахмурилась, наблюдая за лицом Зудкевича. Он никогда ей не врал.
– Не пойму… Ты её видел, но на записях её нет?
– Нет. Либо я схожу с ума, либо тут мистика какая-то.
– А есть разница? – пробормотала Елена.
Она снова огляделась в номере. Стаканы уже забрал криминалист. Он и его помощник снимали отпечатки пальцев, искали признаки ночной гостьи. Спрятаться было негде, а с третьего этажа…
Елена шагнула к окну и вдруг заметила на полу прямоугольный кусочек бумаги с сиреневым узором. Пальцами в перчатке она подняла его и перевернула. Это была игральная карта пиковой масти. У дамы на карте был сложенный веер в руках и насмешливое лицо. Карты в «Червонном Тузе» – обычная вещь, и Елена обратилась к одному из криминалистов.
– А где остальные?
Но тот с удивлением уставился на неё, зато стоявший рядом Зудкевич сказал, что таких карт в отеле никогда не было.
– У нас постоянный поставщик одинаковых колод с жёлто-зелёной рубашкой. Эта дама не наша.
– Хорошо. Мне нужно поговорить с ночным охранником.
Они направились в комнаты для персонала, где их ждал хмурый великан Ник. Он подтвердил, что женщина вошла в номер Графа, но не вышла. В её сумочке были только пудреница и несколько купюр.
– Опишите её внешность, – попросила Елена.
– Хорошенькая, лет двадцать пять, волосы коричневые. Рост пониже вашего, а кожа белее… – охранник возил глазами по самой Елене. – Платье взбитое, как теперь носят. Перчатки до локтей. Серьги здоровенные, как хрустальные люстры.
Большего добиться не удалось, но описание отличалось от данного Зудкевичем лишь личной оценкой. Да и в зале одни работники говорили, что она была молоденькая красавица, другие – что дурнушка средних лет. Помнили только серьги и что шатенке в сиреневом очень везло. Рабочий азарт Елены смешивался с недоумением. Работать было почти не с чем.
Маман счастливо повизгивает от огромных сумм на счету. Отец Томский целует тебя в лоб и говорит, что только ты оказалась достойной внимания духов предков и великой чести. Почему же тебе не радостно? Я знаю почему. Спроси меня – я отвечу. Я могу объяснить тебе, откуда взялась эта бездонная воронка в душе. И почему ты не можешь наполнить её тем, что, по словам отца, важнее всего на свете. Он ошибается. Нельзя ворованным наполнить то, что предназначено для заслуженного творчеством. Нельзя долго радоваться тому, что на самом деле не твоё. Но ты не хочешь слушать. Ты опрокидываешь стопку за стопкой, празднуя победу зла над принципом.