– Поясни, ничего не понимаю!
– Ты здесь не для моих уроков! – возразила Инанна.
– Хоть ответь, почему и в ад дорога мне закрыта?
– Ты ведь, по своей природе, прозябала существом бездушным. Душа лишь у людей, а в аду сжигают души.
Анна перебила, вскричав:
– Душа была! Я помню всё с рождения! И что я, не человек? Да и добро несла я людям.
Инанна усмехнулась, остановила словоблудие воскресшей:
– Добро несла, пока не сбежала от отца! А до рождения кем была? В прежних жизнях, коих нет у смертных. Об этом узнаешь после, в конце игры!
– Так кто же я?
– Сказала, после! А сейчас ответь по делам последней жизни! Будучи любовницей курфюрста Бранденбургского, сколь душ отправила в загробный мир? – резко спросила Инанна.
– Не считала. Десяток, может больше, – остепенившись, задумчиво протянула Анна.
Затем резко развернувшись к Инанне, скороговоркой запричитала:
– Но ведь за дело их травила… Они пытались обольстить его! Иоахим – свеча, я – пламя, вместе мы пылали и дарили свет. А эта похотливая к богатствам моль летела на сияние моей любви. Моей! Чтоб до дыр жрать и жрать её!
С этим криком её свежие, влажные губки задрожали. Сменив вопль на шёпот, продолжила:
– Одна из бабочек сгорела, другая – хлором взаперти дышала долго. Да и иные… Но ведь они… Все до единой, приняв впервые приглашение в дворец, не осмотревшись даже в нём, тут же проявляли невиданную наглость. Какие взгляды они дарили моему владыке! Какие знаки подавали! Твари! Но не предполагали, что их за это настигнет смертельный рок. Не мною посланный, судьбой.
Анна умолкла, пытаясь уловить настроения Инанны. Ничего не увидев в выражении лица богини, повторила попытку убедить её в своей невиновности:
– Курфюрсту я родила двоих детей! А дамы из окруженья были так глупы и дерзки! Посчитали, что князь объелся мной, насытился моими формами! Значит, они и вправду моль, а не люди вовсе! После кончины первой, второй, иные могли б встревожиться и найти другой очаг! Зажечь его! Ведь дворец – гнездо разврата! Так нет, осыпая рожи мелом, считали, что в силах им задуть очаг моей пылающей любви. Мой факел залить своей отвратной похотью!
Инанна усмехнулась. Заговорила:
– Jungfrau, о, как невинно, свежо и поэтично взялась ты за партию своей защиты.
Затем подошла к Анне, взяла её за подбородок, развернула лицо к себе и, заглянув в сверкающие глазки, зло констатировала: