– Чего молчишь, Морозушко, а позволь узнать, что ты ешь, – не унимался Докука, – небось, снежки жуешь и сосулькой закусываешь.
– Ем я, что подадут. Вчера дала мне добрая душа ковригу белого хлебушка. Сегодня праздник большой, можно вкусным побаловаться.
– Да что ты, – обрадовался Докука, – то-то я думаю, чего мне работать неохота.
Худоба хмыкнул.
– Тихой была прошедшая ночь, даже вьюга примолкла. Все живое замерло и ожидало чуда. И оно свершилось. – Голос старика был ровен. – Царь родился на земле.
– Какой такой царь? Мы про царей ничего не слыхали. А-а-а, понял, видать вашего морозного племени княжич народился, над метелями и вьюгой поставленный.
– Отец, хватит расспросов. Иль ты не понял, тот это гость, которого Кривда обещала.
Докука всплеснул руками.
– А в избе печь натоплена, надо бы выстудить, а то растает гостек наш.
Старик улыбнулся.
– Ошибся ты, не из морозного я княжества, а из русского, хожу по тропкам путанным, по дорогам проторенным, где остановлюсь, там и переночую. Чувствую, последняя ваша деревня на пути, никуда больше не уйду, здесь и закончатся мои дни.
– Оставайся, мил человек, – с радостью согласился Докука, уже запамятовавший о том, что еще вчера не хотел пускать гостя в избу. —Пойдем с нами, расскажешь про царя нового, небось, многое повидал, много знаешь. Звать тебя как?
– Данила, что означает – мой судья – Бог.
– Во как, – Докука пожал плечами, – странное имя, впервые такое слышу.
Короткий зимний день уходил. Солнце скрылось за верхушками елей, на мгновение набросив на них золотую кисею. Засинел снег, мороз крепчал.
– Тишина, – молвил Худоба.
При этом слове старик вздрогнул и закрыл лицо рукой.
– Что с тобой, Данила, мил человек, – участливо спросил Докука, гладя старика по плечу, – поехали домой, кашки поедим да и побеседуем.
Быстро смеркалось.
Кривда достала горшок из печи, брякнула на стол.
– Я уж думала, с голоду помру, – недовольно забурчала Уродушка, выползая из своего угла.
Звенислава пряла, пальцы быстро и ловко скручивали нить, веретено жужжало.
– А ты б с сестрицей рядом пристроилась, за работой время быстрей бежит, Звенислава его и не замечает, – съехидничал Петель, спрыгивая с печи.
Уродушка надулась, но за стол села.
– А ты чего, доченька, – Кривда ласково посмотрела на Звениславу, – иди, поешь, личико-то побледнело, хоть бы сходила на улицу, воздухом подышала. Все трудишься.