– Стоп, что?! – Шура вытаращил свои миндалевидные разбиватели девичьих сердец, то есть глаза. – Ты был человеком?
– Был. По дереву знатно резал, – наш полупрозрачный собеседник тоскливо посмотрел на свой богатый резной дом. – Но глупость сделал. Плохое.
Мы, заинтригованные, молча ждали продолжения. Любопытные блестящие вертолётики стрекоз то замирали, то лихо кружили возле нас.
– Что сделал?
– Отравил.
Он отвернулся. Совсем, как вчера.
– Мучать расспросами не будем, – отрицательно кивал Ален. – Судить – тем более. Только теперь ты навсегда в такой, кхм, должности?
– Возможно… – беззвучный ответ тонул в звуках природы.
Было ясно, что домовому не нравилась тема о временах, когда он был человеком. Произошла трагедия, и за это он теперь служитель дома. Мне стало жаль его.
– Неужели все, кто в жизни накосячил, вот так потом маются? – Сват снова забил трубку запасённым в кармане табаком. Ответа не последовало, а казак продолжал рассуждать. – Так, получается, не только все эти домовые, лешие и иже с ними, так и боги – это тоже всё люди?
Домовой оживился, словно что-то вспомнил. Когда живёшь один – не с кем поделиться информацией. А тут столько ушей сразу.
– Верно. Все титаны-великаны, все великие и самые низшие демоны и сущности.
– А как низшими становятся? – Машка-Мышка наконец-то решилась взглянуть на домового круглыми от ужаса глазами.
Домовой оглядел нас и будто усмехнулся, хотя на черепе его итак всегда была улыбка. Он наверняка хотел ответить непослушной девочке что-то типа: «Снимают „кружочки“ свои в соцсетях и такими становятся».
Но он ответил сдержанно и серьёзно:
– Когда забывают, кто они, или уйти не хотят. Некоторые не смиряются со смертью и остаются, пока совсем не потеряют себя. Ходят по одним и тем же местам, переживают одни и те же воспоминания много раз, хотят есть, пить, как живые. Живым столько дано! И с каждым разом остаётся всё меньше и меньше от того, кем они были при жизни. Вот так и становятся низшими.
– Сплошная жуть, – вздохнул Шура и уронил ложку с вареньем прямо на струны гуслей, которые лежали на лавке рядом. Те почти не издали никакого звука, словно притаились.
– Никакая не жуть, – были бы у Михаила лёгкие, он бы вздохнул. – Скорее, печальное зрелище. Я хотя бы при деле.
Он смотрел вдаль, в синеву лесов, а несуществующие одеяния его колыхались, безуспешно пытаясь попасть в ритм с тёплым ветерком.