– Я в деле!
Дело состоялось на следующий день. Мы подкараулили американцев на втором этаже у школьной столовки и впарили им старые перфокарты советских ЭВМ. Димас разрисовал их профилями Ленина, а я художественно добавил подписи «Peace», «Friendship» и «USA». Штатники обалдели от таких подарков, однако, к их чести, быстро сообразили, что к чему, голливудски рассмеялись и принялись одаривать нас ответными сувенирами. Мы собрали отменный урожай ластиков, баббл-гамов и карандашей. А мне досталась потрясающая ручка, белая с темно-зеленой надписью. Я не помню, что именно было написано, скорее всего, какая-то реклама, но дело было не в ней, а в прищепке-клипсе. Эта деталь ручки была совершенно фантастической. Она была сделана в форме рукава стильного пиджака, который оканчивался указующим перстом. Представить себе такое изделие легкой промышленности было невозможно даже в самых смелых фантазиях. Тем не менее, оно оказалось в моих руках и задержалось на несколько лет, пока я зачем-то не отломал клипсу. Но и после этого американский указательный палец оставался со мной до конца школы, видимо, ожидая того момента, когда я верну его на Родину для починки. Такая возможность скоро появилась, потому что с 1992 года начались поездки в Англию и США по школьному обмену. Правда, ни меня, ни других Охламонов в них не взяли. У нашей директрисы Эльвиры Модестовны Гнусь была долгая и нехорошая память. Она не забыла, как мы протягивали дрожащие от вожделения руки к щедрым заокеанским друзьям. Тогда нас это не расстраивало, по телевизору говорили, что вся страна стоит с протянутой рукой. Мы не видели причин выбиваться из общего строя.
В общем, 1 мая 1991 года мы увлеченно запустили пальцы в коробки, выставленные на витрину нового магазина. И в этот момент раздался рассудительный голос Коковихи:
– Мальчики, вы что, совсем с дуба рухнули? У чужих людей брать ничего нельзя, это железное правило на все времена. Неужели вы забыли цыганские страшилки о лезвиях и иголках в продуктах питания?
Услышав это, Король… ах да, я же не успел рассказать о наших прозвищах. Как и положено каждой уважающей себя уличной команде мы придумали себе оперативные псевдонимы. В основном они произошли от фамилий, поэтому нетрудно догадаться, кто стал Королем, а кто Коковихой. Причем последнюю зачастую именовали Свирепой, иронически намекая на ее тягу к острым словцам, которыми она то и дело награждала учителей и одноклассников. Я, понятное дело, стал Корешем, потому что в те годы носил фамилию Корешков. Меня это устраивало, хотя я немного завидовал Пашкиным выдающимся предкам, передавших ему столь почетное погоняло. Димасу повезло меньше, он стал сомнительной Бороздой. Мы как могли его успокаивали, говоря, что на фоне имевшихся в нашем классе Шири, Петуха, Шпрота, Сардельки и Оленеводы он смотрелся вполне выигрышно. Димас благодарно кивал, но потихоньку копил злобу, мы это чувствовали, поэтому старались называть его по кличке как можно реже. Все же он был один из нас. А что касается Стасика, то он вообще зашифровался в Тиму, чем страшно гордился. Он говорил, что теперь сможет смело отбирать деньги у младших классов, так как они не знают, как его зовут по-настоящему и жаловаться будут на Тиму, а у него совсем другое имя. Конечно же, умная Таня пресекла его горячечные фантазии, объяснив, что если он будет грабить малышей, то милиция вычислит его по фотороботу. Кроме этого, он тут же будет изгнан из Братства Охламонов, потому что мы не бандиты и ни к кому не лезем, а просто защищаем право жить так, как нам хочется. Таню поддержали все, и Стасик временно перестал думать о преступной карьере. Как мне сейчас думается, он просто испугался слова «фоторобот», вообразив себе, что в нашей милиции уже есть киборги вроде Робокопа. О наличии последнего мы уже знали, подсматривая в щелочки кооперативного видеосалона на Салтыкова-Щедрина.