Папа всю жизнь является моим верным опекуном и эмоциональной подушкой безопасности. Но в тот момент он никак не реагировал. Просто сидел, не обращая на меня внимания, прикидывался шлангом, пытаясь найти внутреннее равновесие в царящем вокруг него хаосе. Но я не виню его за бездействие; с тех пор я и сам все это испытал. Потому что любой мудрый взрослый признал бы поражение перед маленьким ребенком. И отец поступил правильно, дав мне погрузиться в это безумие до тех пор, пока я, скорее всего, не выбился из сил в вихре собственных слюней, пота и мочи. Когда я писал эту главу, то позвонил папе, чтобы уточнить, все ли было именно так. Он сказал, что бóльшую часть я изложил верно, только закончилось все иначе: он вынес меня из субмарины, а я кричал и пинал его ногой в грудь.
Вскоре после того морского приключения, вернувшись в Голливуд (опять же, который во Флориде, а не в Лос-Анджелесе), я здорово рассек голову, подпрыгивая под металлическим столом. Сам я этого не помню – остался лишь шрам на затылке. Но много раз мама, смакуя, напоминала мне о том случае, лишний раз убеждаясь, какой же ее сын неуклюжий. И она всегда считала, что виноват я сам. Конечно! Наверное, недоразвитому карапузу в памперсе, не способному оценить ситуацию, не говоря уже о том, чтобы отличить острое от неострого, стоило быть повнимательнее. Мама сказала, что я получил эту травму из-за отсутствия периферического зрения, – и я верил в эти байки, даже уже будучи взрослым мужиком. Однажды на приеме у офтальмолога я рассказал об этом «факте», и врач на меня так посмотрела, будто я только что с дерева спустился. Чтобы было понятно, я искренне верил, что у меня есть какое-то заболевание, из-за которого я не могу видеть боковым зрением. До меня все доходит как до жирафа, поэтому потребовалось немало времени, чтобы врубиться в то, что мама называет меня растяпой. Может быть, она права (я реально постоянно во что-то врезаюсь), но, поразмыслив над ее оскорблением, я решил, что мама таким образом не хотела признавать собственные недостатки – неспособность присматривать за своим ребенком и нежелание нести за него ответственность, предпочитая ни на что не обращать внимания.
На тот момент – когда моя голова наткнулась на острый угол стола – оставалось еще десять лет, прежде чем мама поставит крест на перспективной карьере в сфере медицины из-за собственного медицинского заболевания – огромной доброкачественной опухоли головного мозга, которую нужно удалить. К счастью, после операции мама выжила, но осталась навсегда недовольной тем, что «с ней натворили» (рецидивирующее поражение головного мозга от лучевой терапии). У мамы возникли проблемы. Могу лишь предполагать, каково было поставить крест на своей жизни, прожив всего лишь половину. Ведь если задуматься, сомневаюсь, что она когда-либо переставала оплакивать свою нелегкую судьбу. Не знаю, как бы я повел себя, если бы пришлось забыть о мечтах и желаниях из-за того, что тело решило расстроить мои планы. Не знаю, как бы я справился с неспособностью думать и использовать все многогранные когнитивные функции разума. Даже представить не могу, как можно смириться с поврежденным головным мозгом. Парадокс в том, что я пытаюсь въехать в то, во что мама уже въехать