– Тварь! Паскуда! Чуть ребёнка не угробила! Чем тебе Феденька помешал, а? Отвечай! Ну?
Алексей схватил Прасковью за волосы и стал изо всех сил тыкать её лицом в грязь.
– На, получай! За всё получай, тварь! За семью нашу, за Феденьку, за жизнь мою переломанную! За весь твой обман! Получай! Получай! – рычал он.
И тут вдруг откуда-то сзади, из темноты, раздался громкий рёв. Мужики обернулись, пытаясь рассмотреть, кто там. Алексей отпустил Прасковью, поднялся с земли.
– Это ещё что? – ошарашенно воскликнул он.
Мужики и сами разинули рты от удивления. Один из них пожал плечами и прошептал:
– Не знаю, Лёха, но что-то подсказывает мне, что нам лучше уйти отсюда подобру-поздорову.
– Эй! Ты кто? – прокричал Алексей в темноту.
Огромная, тёмная фигура тут же двинулась в его сторону, страшно рыча. Глаза у великана засверкали в темноте яростным огнём, на безобразном лице застыла жуткая гримаса. Один за другим, мужчины побежали прочь с поляны. Последним побежал Алексей, оставив жену на растерзание неведомому лесному чудовищу.
– Может, так даже справедливее будет, – пробубнил он себе под нос, – хоть греха на душу не возьму.
Обернувшись, он увидел, что чудище остановилось возле Прасковьи.
Женщина неподвижно лежала на земле. От последнего удара она потеряла сознание и не видела новой опасности, нависшей над ней. Великан склонился и какое-то время рассматривал её, с шумом втягивая ноздрями воздух. А потом схватил её руками, взвалил на плечо, точно мешок с картошкой, и понёс в сторону леса.
– Туда тебе и дорога, кликуша! – процедил сквозь зубы Алексей, смачно сплюнул на землю и пошёл прочь.
* * *
За пять лет до случившегося
– Прося, за водицей сбегай! – крикнула мать из кухни, – хлеб надо печь, а воды в кадке совсем нет!
– Бегу! – живо откликнулась Прасковья.
Она быстро сложила в берестяную шкатулку алые бусины и улыбнулась дряхлой старухе, лежащей на кровати.
– Сделаю вечером бусы и на свадьбу их надену. Эх, всего неделю мне в девках ходить осталось, бабушка! – прошептала Прасковья и улыбнулась старухе.
Та пожамкала беззубой челюстью и прошепелявила:
– Энто разве радость? Женитьба, что рабство для бабы.
Прасковья засмеялась, наклонилась к старухиному лицу и чмокнула дряблую, сморщенную щёку.
– Врёшь ты всё, бабушка! Было бы так, никто бы замуж не рвался! Мне все девки завидуют!