Можно учить детей истории.
Можно лечить людей в больнице.
Можно открыть литературный салон…
Рассвет застал Жюли в той же позе, в какой она встретила ночь, но лишь только первые лучи солнца коснулись монастырской базилики, она устало опустилась головой на подушку и уснула, так и не сделав окончательного выбора.
Утро в монастыре начиналось для его послушниц рано: уже в шесть часов дверь в ее келью отперли и две монашки в черном молча принесли ей белые одежды послушницы. С ужасом рассматривала она белое бесформенное саржевое платье с широкими рукавами, широкое шерстяное покрывало, апостольник, доходящий до подбородка и срезанный четырехугольником на груди, и головную повязку – одежду, которую должна была теперь надеть и ходить в ней, не снимая. С неменьшим поражением разглядывали ее парижские наряды сестры Анна и Бернадетт: с похожим ужасом думая о том, что женщина может носить такое открытое и (о ужас!) короткое платье, открывающее по щиколотки ноги и практически оголяющее грудь. И в таком платье девица ходила в люди, была среди мужчин и женщин! Страх того, что за монастырской оградой течет совершенно другая жизнь, в которой женщины носят такие платья, и свободно разговаривают с мужчинами, учатся в пансионе, и поступают в академию, работают, имеют право говорить то, что считают нужным, вызывал этот первородный испуг сестер, вытесняя монашескую отрешенность от всего мирского и недавнюю непримиримую вражду в вере святой. Приказ матери Жанны во всем следить за новенькой был однозначен, и нарушать его никто не хотел: не сравнить с тем ужасным наказанием, которое было им выдано за драку в музее.
Молитвы необходимо было посещать всем: час хвалы на рассвете, за которым следовало богослужение первого часа, затем совершалась евхаристическая литургия. Скудный монастырский завтрак, утренние молитвы вместо уроков, проповеди вместо обеда, работы в саду и косые взгляды других послушниц и монахинь утомили молодую графиню де Леви настолько быстро, что лишь выдалась такая возможность, она проскользнула в свою келью и с неприятным удивлением обнаружила, что изнутри та не закрывается совершенно. Вздохнуть с облегчением о конце этого дня было рано: ни плана побега, ни покоя не нашлось ей в этой обители.
К ужину в монастырь приехал посыльный от графа де Леви с распоряжениями о содержании молодой графини и устным посланием от отца ей лично. Устав монастыря был лоялен к появлению молодого пастора в обители, готовящей юных девушек к замужеству в благочестии: молодого человека провели в гостиную, где его уже ждала Жюли. Сестра Жаклин проводила пастора и закрыла за собой дверь, спокойно удаляясь и искренне считая, что пастор безобиден и кроток. Только дойдя до матери-настоятельницы, она по одному взгляду последней поняла, что что-то сделала не так, и была стремительно отодвинута в сторону. Настоятельница лично пошла к келье, но перед запертой дверью остановилась: сан пастора и их беседа, с одной стороны, не должны были вызывать сомнений, да и строгие указания отца девушки не касались напрямую посещений ее священником. Но с другой стороны, юная нарушительница правил, стоящая на пороге греха, оказалась один на один с молодым человеком в комнате за закрытой дверью. Муки выбора правильного решения привели настоятельницу к единственно верному: она встала на колени и прильнула одним глазом к замочной скважине.