Надо сказать, что мама никогда не кричала на меня, тем более не била. По крайней мере, в моей памяти таких примеров не сохранилось. Я был послушным ребенком, только иногда что-нибудь срывалось. Размышляя во взрослом состоянии о природе откатов к подавленному настроению, я почему-то пришел к выводу, что причиной этого в детстве были начатки того, что поэт назвал: «Совесть – это нравственная категория, позволяющая безошибочно отличать дурное от доброго». Тогда, в детстве, я, конечно, не представлял, что внутри меня живет нематериальная сущность, позволяющая разделять хорошо и плохо.
К тому же времени, около трех лет, относится воспоминание о посещении продуктового магазина. Мы с мамой пошли в магазин, где она купила хлеб, сахар, что-то еще, а пока она стояла в очереди, я рассматривал витрину магазина. И захотелось мне шоколадных конфет. Не то, что захотелось, а просто неудержимо потребовалось, и я, подойдя к маме, сказал ей об этом. Но получил категоричный отказ. Теперь-то я понимаю, что не было денег, тогда – не понимал. Видя, что мы вышли из магазина, что конфеты я не получу, я единственный раз в жизни (такое не забывается никогда) впал в неистовство, в истерику, упал на землю, дергал руками и ногами и орал: «Хочу конфет!» Даже тогда мама не нашлепала меня, а просто за руку приподняла и повела домой. Я, рыдая, хлюпая носом, поплелся вместе с ней. А тут еще доброхоты: «Ах, как некрасиво, такой хороший мальчик…» – и прочая досужая болтовня. По дороге, постепенно успокаиваясь, я выслушал уверения мамы о том, что денег сегодня нет, что она обязательно купит мне этих конфет, но позже. В тот день я понял одну истину, что надо соразмерять свои запросы с возможностями, но не так, как я это понимаю сейчас, а просто решив ничего и никогда не просить для себя лично. Пожалуй, таким я остался по сей день. Потом, конечно, мама покупала мне и конфеты, и печенья, и шоколадки, я их съедал с удовольствием, но никогда не просил более.
Вскоре после этого я заболел свинкой. Еще вечером все было нормально, никаких признаков болезни, но пробуждение было невыносимым: я не мог глотать из-за боли даже простую воду. Пригласили детского врача, она, определив заболевание как свинку, чего-то там назначила и ушла, сказав, что ничего страшного не должно быть. И верно, самого страшного (по бытовым понятиям) осложнения свинка не дала, просто в течение двух дней я не ел и не пил ничего, только часто поглядывал на себя в зеркало. Там действительно отражалась свинообразная физиономия, раздутые слюнные железы создавали такой эффект. Но через два дня болезнь пошла на убыль, сначала пошла в ход самая неприятная еда – манная каша, – а с четвертого дня понемногу и все остальное. Я оставался дома один, мама уходила на работу, сестра, видимо, училась в училище. Слушал радио, смотрел картинки в книгах, что-то рисовал. Через положенное время врач разрешила посещать детский сад.