В детский сад, в ясельную группу, меня отдали в три месяца (таковы тогда были законы). Говорят, что я очень не любил, когда меня передавали в руки нянечке, начинал орать благим матом. Я этого не помню. От детского сада у меня остались слабые воспоминания. Прежде всего, вкус мусса, который готовила тогда уже пожилая повариха, его все просто обожали, жаль, что давали его редко. Потом случай, как одна девочка, чтобы доказать, что она может пустить струю дальше мальчишек, взошла на крыльцо, спустила трусы и, стоя, выдала достаточно мощную струю, но, кто победил в споре, я не помню. Помню, как я завидовал этой девочке, нет, ни когда она мочилась стоя, а в другой раз, когда ее мать (она была директором детского сада) скормила ягоду клубники. Это была огромная, не менее куриного яйца, ягода, красная-красная, ела ее девочка с видимым наслаждением, что вызвало зависть, я думаю, не только у меня. Я же попробовал клубнику лет в восемнадцать. И еще одно событие, о котором хочу рассказать. Пришли медики, чтобы делать прививки, плановые, обязательные. Надо будет сказать о том, что большинство ребят более-менее спокойно отнеслась к появлению людей в белых халатах. А самых настоящих бояк было трое, мы залезли под кровати, они стояли впритык друг к другу, и места там было неимоверно сколько. Мы притаились у самой дальней стенки и в тот раз избежали прививок. Я в детстве до ужаса, до колик в животе боялся врачей и медсестер, уколов и, особенно, зубного врача. Может быть, я потому и стал врачом, чтобы находиться, насколько возможно, по другую сторону барьера, то есть в стане людей в белых халатах.
Кстати о страхе. Когда-то, лет в 15 -16, я задумался о природе собственного страха. С детства я ощущал неприятное это чувство при агрессивном поведении, при громких звуках, при внезапном лае собак, просто непонятно отчего. Причем я впадал в некий ступор, затормаживался, стоял, как истукан, язык прилипал к нёбу, я не мог говорить, если ко мне обращались, потом старался куда-нибудь скрыться, чтобы быть в одиночестве, которое никогда меня не угнетало. Тогда я не знал ни о Фрейде, ни о его методе психоанализа, но пришел к выводу, что причиной страха моего является именно то воспитание, которое применил ко мне, пусть и однократно (о других случаях мне не рассказывали), мой отец. Структура моего мышления такова, что я многократно переживаю, «пережевываю», любое событие, каким бы незначительным оно не было, если я в нем участвовал и повел себя не так, как до҆лжно себя повести́. Это угнетало меня, я старался волевым усилием отогнать, чаще неприятные, воспоминания, чтобы не истощить свою душу. Человек, породивший меня с мужской стороны, сделал великое злое дело, вдолбив в подсознание страх перед другим человеком: я не могу начать разговор с незнакомым, даже в группе знакомых я теряюсь, не умею обращаться с просьбами, предпочитаю полное одиночество. В 15-17 лет я переживал даже, спрашивал себя: «Почему у меня нет друзей?» – и, не найдя ответа, решил, что такова моя планида. Я с этим смирился. Не смог победить это, заложенное в слишком раннем возрасте, ощущение собственной одинокости.