Воды в комнате не было, так что Латна спустилась на два пролета и наполнила кувшин. Вернувшись, она промыла рану Банджо, а затем, достав из корзины в ногах раскладушки бутылочку с лосьоном, обработала руку и перевязала ее.
Банджо нравилось, с какой бережностью эта женщина ухаживает за ним. Когда она управилась, он поблагодарил ее.
– Не за что, – ответила она. Ненадолго между ними воцарилось молчание, немного неловкое и в то же время волнующее.
Наконец Банджо проговорил:
– Где ж мне теперь искать Мальти? Мне нынче и ночевать негде.
– Тут ночуй, – просто сказала она.
Пока он раздевался, она хлопотала – выливала воду из кувшина, протирала стол, и когда наконец он окинул ее взглядом, в ночной рубашке и на простынях, то пробормотал себе под нос: «Ну и пускай я ввязываюсь невесть во что. Утро вечера мудренее».
Район Старого порта источал тошнотворный запах свальной жизни, кучной, хитросплетенной; день за днем, повторяясь, вершилось ее неприглядное, удушливое мельтешение. И вместе с тем казалось, всё здешнее как нельзя более естественно, всё к месту. Бистро и бордели, девки и сутенеры, бродяги, стаи бездомных собак и кошек – всё это было насыщенной до предела, неотъемлемой частью того трудно определимого понятия, которое зовется атмосферой. Для обитателей пляжа лучше, ближе нее не было во всём свете. Словно бы никому не нужное барахло со всех морей прибило к этому берегу – валяться под солнцем до скончания века.
Обитатели пляжа проводили дни, слоняясь между доками и волнорезом, а вечера – между Канавой и Бомжатником. Белые, особенно светловолосые северяне, в большинстве своем впадали в безнадежную зависимость от крепких напитков, и казалось, будто больше их вообще ничто не интересует. От них, грязных и запаршивевших, разило как из сточной ямы; ни малейшего желания привести себя в порядок у них, видимо, не возникало. Черные – другое дело. Те словно бы прохлаждались на каникулах. У них всегда было праздничное настроение, и даже если по их виду нельзя было сказать, что они прямо-таки созданы для этого места, картины они не портили, наоборот, вносили в обстановку красивший ее оттенок беззаботности и полновкусия. Они пили вино – но не до потери человеческого облика, а чтобы поддержать в себе оживленность; на волнорезе купались сами и стирали одежду, и иной раз выпрошенную десятифранковую купюру истрачивали на какие-никакие, а всё-таки брюки.