Она молча кусала губы и чертила сломанной веткой какие-то фигуры на земле.
– Мне нужно подумать. Может быть, мои слова не принесут тебе ничего хорошего.
– Это все равно. Я хочу знать, что бы там ни было.
Она коротко кивнула.
– Поговорим об этом завтра. Не торопи меня, раньше этого делать нельзя.
– Ты знаешь, как это для меня важно.
– Вероятно, что это важно и для меня.
Элеонора ушла, а я с тоской поглядела в синее небо.
Когда же ты дашь мне ответ?
Почему ты меня так мучаешь?
Почему ты так мучаешь меня, Бог, в которого я не верю?
***
К слову сказать, у Элеоноры мне нравилось. Она была более чем радушной хозяйкой, и ее слова насчет библиотеки оказались впоследствии совершенной правдой.
Здесь были какие-то книги, ветхие и еще пахнущие свежей типографской краской, громадные, как толковый словарь, и крохотные, изданные в так называемом «карманном» формате и мягкой шелковистой обложке. Мне нравилось бывать в библиотеке, но по-настоящему я за нее еще не бралась. Не было времени и повода, я училась верховой езде и отправлялась порой с Элеонорой в долгие, до одури изматывающие прогулки.
Мы почему-то всегда находили общие темы для разговоров, и, даже если и спорили, поссориться всерьез не могли.
Она могла бы стать мне настоящим другом, эта странная, сияющая перламутровым светом Элеонора. Таким другом, какого у меня никогда не было.
Ее возраст не мешал находить мне с ней общий язык. Она выглядела ненамного старше меня, а внутреннюю дряхлость зачастую встречаешь в ровесниках. В Элеоноре этого не было.
Странная и загадочная, могущественная и совершенно равнодушная к власти… Бесконечно одинокая: ни мужа, ни детей, ни любовника у Элеоноры не было.
Я не вполне ее понимала.
Но мне она очень нравилась.
***
Она исполнила свое обещание, и мы снова встретились, на той же скамье, под кронами тех же деревьев, что были свидетелями и нашего первого разговора.
Она долго молчала, как будто бы не желая вновь заводить эту тему.
– Скажи же что-нибудь, – попросила я наконец, когда от молчания в предсмертных судорогах начал корчиться воздух, и сидеть так и дальше стало невыносимым.
– Я скажу, хотя и не желаю этого. Мои слова не принесут тебе ни покоя, ни радости.
– Счастье, знаешь, у каждого свое, – усмехнулась я ей в ответ.
– Да, знаю, и для некоторых оно заключается в походах и битвах, в звоне отточенной стали, в возможности заглянуть в проникнутые предсмертным ужасом глаза врага.