). Всепроникающая романтическая одержимость, называемая куртуазной любовью, до сих пор управляет нами. В ее долгой истории кроется великий вопрос: продлится ли волшебство? Выживет ли оно в браке, особенно в его сегодняшнем варианте? Куртуазная литература берется и за другие головоломки. Должна ли любовь причинять боль? Должен ли я любить кого-то только потому, что он любит меня?
Призрак куртуазной любви – это движущая сила наших самых опасных романтических установок и самых традиционных знаков внимания. Он был рядом, когда на палубах «Титаника» места в спасательных лодках первыми занимали дамы. Он и сегодня дает о себе знать всякий раз, когда мужчина открывает дверь перед женщиной. Он появляется на взлетной полосе в «Касабланке», когда Хамфри Богарт передает Ингрид Бергман мужу и гордо отворачивается, облагороженный любовью, словно какой-нибудь рыцарь из глубины веков. Все тот же призрак маячил на горизонте, когда Уильям Батлер Йейтс восхвалял в стихах ирландскую революционерку Мод Гонн – «наполовину дитя, наполовину льва», новую Елену Троянскую, чья «мощь красоты, натянутой, как лук»[11] сразила его наповал, в конце концов променявшую его на другого:
За что корить мне ту, что дни мои
Отчаяньем поила вдосталь, – ту,
Что в гуще толп готовила бои…
[12]Если перейти от возвышенного к земному, а то и слегка нелепому, – вероятно, все тот же призрак дал о себе знать, когда принц Гарри заявил британскому двору: «Меган хочет – Меган получает».
Возможно, именно в этом кроется одна из причин нашей очарованности Тюдорами: мы узнаем в них эту до боли знакомую игру, только сыграна она до последнего, фатального предела. Но изучение куртуазного кодекса также может помочь нам (особенно женщинам) понять немало собственных глубинных установок. Романтическое заблуждение, у которого мы до сих пор в плену, предлагало женщинам власть в эпоху, когда на самом деле у них ее не было и в помине. Но эта власть – смертельная ловушка.
Если у мужчины было право действия и свобода выбора, то женщине полагалось быть пассивным идеалом. И хотя в парадигме куртуазной любви разделение женщин на «мадонн и блудниц» упразднялось, женщина все равно считалась либо целью, либо наградой, либо богиней, либо уже обретенным, доступным трофеем. То есть вещью одноразового употребления. Анна Болейн не стала последней из тех, кто обнаружил, что ее образ меняется от одного к другому, во время романтической истории со своим известным возлюбленным. И сегодня, когда мы подвергаем сомнению многие наши установки об отношениях между полами, именно в этой сфере необходима общественная дискуссия, причем чем скорее, тем лучше. Система романтической любви, которая, казалось, подтверждала право женщины на физическую неприкосновенность, в конце концов привела к нормализации «символического» сопротивления (которое в итоге нам предстояло преодолеть) как части куртуазной игры. Тщательно исполненный спектакль отказа дамы становится просто одним из ходов на игральной доске.