Одиночество ее души порою казалось настолько велико, что целый мир сжимался до размера комнаты и давил на грудь. Она думала: как человек, у которого есть мама, папа, сестра, подруги, может быть таким паршиво одиноким внутри себя? Дни были теплыми и пасмурными. Она сидела под настольной лампой, положив перед собой дневник – толстую родную тетрадь – и от лампы, и от строк лился пот. Неся внутри этот прекрасный мрак, она балансировала с шестом любви на канате между болью и умопомрачительным счастьем.
Городские, звонкие, душистые вечера делали весомей каждую минуту, которую проживало ее четырнадцатилетнее сердце. Ярко-синее небо на западе, сразу после заката, обводило графитом деревья и крыши. Дети, совершенно ничего не знающие о жизни, гремели мячом во дворе. Тоска по осязаемости металась под потолком черной птицей. «То, что происходит сейчас, очень важно..»
Спустя двадцать лет с этого дня, небо точно так же проявит негатив ветвей на западе. Черная птица больше не вылетит из угла. Она выйдет на балкон в комнате, где спят ее любимые люди – дети и муж – и вдохнет все счастье прекрасной, измученной, мудрой душой. Вселенная будет гордиться ею – ее нежностью, силой, благодарностью. Она подставит худенькое запястье под ночь, и его погладит Бог…
В Воронеже поезд стоял сорок минут.
Когда вагон лязгнул железным скелетом и дернулся, астматически вздыхая, Катя привычно распахнула дверь на теплый, как бетонная сковорода, перрон и, нетерпеливо окунув лицо в горьковатый, смятый воздух, шагнула на платформу. Пассажиры начали выходить, грохотать чемоданами, весело галдеть «до свидания». Катя тоже повторяла «до свидания», вздрагивая прозрачными ресницами и слегка поднимая смешную большую верхнюю губу. Тёмно-синий форменный пиджак был застегнут до низу, а вот одну пуговицу на юбке Катя выпустила из петли – тесно. Ветер назойливо доносил сигаретный дым. Катя еле заметно махнула ладонью у носа и тронула телефон, чтобы засечь время стоянки.
День, стремительный и светящийся, крутился волчком знакомого вокзального шума. Шум перетекал от одного вагона к другому, двигался вместе с воздухом, гладил пушистый Катин висок, завиток с которого постоянно путался за ухом.
День пахнул рельсами. Это было приятно. Много приятнее кулинарной духоты плацкарта. Осторожный, но четкий толчок маленькой жизни, который Катя почувствовала внутри, поднял тепло до уровня ключиц. Девушка прикоснулась пальцами к нижней пуговице жакета и глубоко вдохнула. Движение, отдающее в пах, повторилось. Каждый раз Кате казалось, что чудо происходит не с ней. Но это оказывалось явью.