– Унеси ты его. – Кристина разделась и, не оглядываясь, ушла на кухню. – Поесть-то приготовил?
– Конечно. – Юра пошел следом за ней, словно с мегафоном в руках. Кристина чувствовала их взгляды лопатками. – Я макарон наварил, а еще оладушки остались, на кефире.
– Идеальный муженек будешь кому-то.
Кристина отгородилась от них дверцей холодильника, съела холодный маслянистый комок. От криков у нее начинала трещать голова.
– Видишь, не твой даже, а счастья и тебе перепало. – Юра все же всучил ей ребенка, улыбнулся во все зубы и принялся, как фокусник, разогревать еду, дирижировать тарелками и вытряхивать крошки сахара из банки. На кухне он всегда размягчался, становился миролюбивым, и если бы еще Шмель так не орал… Она скосила глаза на лицо сына, чужого для Юры, родного для нее, но надоевшего, ненавистного. Кристина не чувствовала по отношению к нему ничего, кроме раздражения, и это было единственным во всей ее жизни, что вызывало стыд приливами жара к щекам, кололо в горле рыбьей костью и толчками будило по ночам. Багровое щекастое лицо, щелочки глаз в налившихся веках, слезы и сопли, реденькие брови – Кристина видела в нем свои черты, видела и черты его настоящего отца, но как-то неопределенно, неясно. И нос вроде бы ничей, и глаза чужие, а проскальзывает что-то в нем иногда, то ли опущенные уголки губ, то ли нахмуренность, то ли…
Шмель заорал ей в лицо, и она через силу прижала маленькую темную голову к груди. Подкинула сына на коленях, пытаясь качнуть, промычала что-то вроде извечного «а-а-а». Шмель задергался в руках.
– Ты его покормил? – вставила Кристина, когда Шмель чуть хватанул воздуха широким ртом.
– Покормил, марлю новую положил, укачал. Капризничает, по мамке соскучился. Пообщаетесь хоть.
– Я устала. – Кристина поднялась.
В ее комнате никогда не бывало темно – дрожал чуть голубоватый, холодный свет уличного фонаря, раскачивался от кроватки к дивану. Вроде живут высоко, но свет этот сводил Кристину с ума. Она задергивала шторы и пряталась под подушку, но чудилось, что свет беззастенчиво и нагло высвечивает ее, скрюченную, на матрасе, выставляет всем напоказ. Шторы, тюль и планка на окно не помогали, свет будто бы пробивался сквозь стену и мешал ей спать.
Кристина закинула Шмеля в кроватку, торопливо и пусто погладила его по голове, даже чмокнула в воздух над макушкой. Шмель, хоть и маленький, не был дураком – материнскую вымученную ласку не замечал, хватался за пластиковые перила, тянулся. Кристина в очередной раз с ужасом подумала, что будет, когда Шмель научится выбираться из кроватки, побежит следом, заканючит, а она и тогда ничего не сможет ему дать.