Беловы - страница 3

отъезда.…

Лев Николаевич, остолбенев от неожиданности, долго не мог прийти в себя. Мысли путались, словно листья в ураган. Он все чаще представлял себе, как могло бы быть, если бы его план осуществился, и он действительно женился на мадмуазель Роше. Однако, под давлением Клавдии Анатольевны и ее громкого голоса, надежды на сохранение богатства поместья казались тающими, как солнце за горизонтом.

В угасающем свете пасмурного осеннего дня юный Петр Белов вышел на улицу, оставив позади удушливую атмосферу гостиной своей семьи. Воздух был свежим, пропитанным ароматом опавших листьев и надвигающейся зимы – разительный контраст с суматохой, царившей у него внутри. Новость обрушилась на него подобно удару грома, поразив в самую сердцевину его юношеской невинности: его отец, Лев Николаевич Белов, изменил его матери с мадемуазель Роше, женщиной, красота которой меркла по сравнению с красотой Софьи Дмитриевны Беловой. Когда он бродил по саду, примыкающему к их величественному дому – святилищу, когда-то наполненному смехом и семейным теплом, – он почувствовал невыносимую тяжесть на сердце. Розы все еще вызывающе цвели, несмотря на наступающий холод; их трепещущие лепестки казались почти насмешливыми в своей красоте, когда он вспомнил, насколько ярче они выглядели, если смотреть на них через линзы, не затуманенные печалью. Каждый шаг хрустел на гравийных дорожках, усыпанных остатками летнего великолепия, но все, что Петр мог чувствовать, было ненасытное желание сбежать из этой жизни, омраченной предательством. Над ним в своей комнате лежала Софья Дмитриевна – воплощение грации и стойкости – теперь вся в слезах, которые дождем падали на ее вышитый носовой платок. Ее рыдания слабым эхом разносились по коридорам, когда Александра, сестра Петра и дух-хранитель среди хаоса, пыталась успокоить разбитое сердце ее матери.

«Мама», – нежно прошептала она под причитания Софии. «Ты не должна зацикливаться на том, что потеряно, но беречь то, что осталось».

Однако такие слова не были услышаны; горе обвило Софию своими щупальцами так плотно, что не оставляло места для разума или утешения. Тем временем Лев Николаевич уютно устроился в кресле в том же доме, который он превратил в театр предательства. Мерцающий свет свечей отбрасывал длинные тени на его рябое лицо – лицо, теперь искаженное стыдом и сожалением, – когда он держал стакан водки так, словно это были одновременно щит и меч против осуждения. Его сердце переполнено раскаянием, но он слишком горд, чтобы обратиться к искуплению или примирению. Петр бесцельно брел под скорбно раскачивающимися над головой ветвями; мысли по опасной спирали уносились во тьму – в нем укоренилась идея: возможно, не существует большего освобождения, чем полностью сбежать из этого мира. Его разум скатился к отчаянию, когда он решил найти средства для самостоятельного освобождения от этой семьи, запятнанной обманом. Так судьба свела его с лейтенантом Язовым – товарищем, который носил оружие, – и довольно скоро Петр обнаружил, что сжимает в руке револьвер, достаточно холодный, чтобы вызвать дрожь даже у самых храбрых людей. Но даже когда металл прижался к плоти, сомнения начали оплетать его решимость, подобно виноградным лозам, заглушающим нежные цветы; как он мог бросить тех, кто остался? Возвращаясь домой – с каждым шагом становясь тяжелее, чем раньше, – он внезапно остановился под древним дубом, чьи узловатые ветви нависали над ним, как бдительные часовые, охраняющие давно забытые секреты. Среди суматохи возникла ясность: как можно подумать о том, чтобы оставить своих сородичей? Его мать плакала в одиночестве, в то время как Александра бодрствовала над ее спящим телом – что с ними будет, если он канет в лету? С вновь обретенной решимостью, струящейся по венам, когда-то затуманенным отчаянием, Петр принял решение – не сегодня он отдаст себя в жестокие объятия судьбы! Вместо этого – по наущению некой провиденциальной силы – он решил не возвращать оружие Язову немедленно или подвергать опасности дальнейшее опозорение имени своей семьи. Мысли больше не зацикливались исключительно на мести или отчаянии; вместо этого в нем расцвела незнакомая решимость – защитить тех, кого объединила любовь, несмотря на жало предательства, – выстоять в невзгодах вместе с ними! Так мягко опустился вечер вокруг Петра Белова, когда сумерки окутали сады, оживленные шепотом, отражающим прошлые обиды, – но сегодня вечером они превратились в обещания, выкованные заново в жизнерадостных сердцах – переплетенных навеки, пусть даже лишь мимолетно освещенных меркнущими звездами, мерцающими далеко за пределами бурных штормов, бушующих в человеческих душах.