Вытершись полотенцем, она прошла в комнату. Из окна лился все тот же пыльный газетный свет, как и в кухне. Наверное, было очень тепло, раз ее не начало знобить после ванной, ведь холод она терпеть не могла. Но жарко не было. На улице стоит знойный день, это она знала, видела по ярким солнечным бликам на листьях кустов, хоть и приглушенным пылью стекла. Вот только как бы ни было жарко на улице, в доме вечно царила стылость. Маша надела свежую футболку, трусики и джинсы. Старую футболку отнесла в ванную стираться. Лифчик она надевать не стала, но не для того, чтобы кого-то соблазнить, а просто в последнее время ей каждое действие давалось с трудом. Это была не лень, а что-то другое, она знала. Но вот что это и откуда, понять не могла. Почему так? Почему ей все трудно и ничего не хочется? Даже злиться на Саню сил не было, а он подчас будто специально ее изводил. А может, и правда специально. «Да и черт с ним, – подумала она. – Что он есть, что нет его». Она прошла в прихожую, надела шлепанцы и вышла на улицу. Здесь было гораздо теплее, чем в доме. Прямые солнечные лучи не попадали во двор, заросший деревьями и кустами, но воздух был уже хорошо прогрет, и везде, куда ни глянь, зелень. И тишина. Маша постояла у подъездной двери. Что-то она забыла… Ах да, деньги, конечно. Вернулась, нашарила среди своего нижнего белья в шкафу пятьсот рублей, которые выпросила у Вики. Положила в карман джинсов. Вышла из дома и, уже не останавливаясь, пошла по тропе к дороге. А оттуда на станцию. Здесь она зашла в магазин «24», другой вывески он не имел. Стала смотреть, не поменялся ли ассортимент. Не поменялся. Маша взяла две бутылки белого вина по 140 рублей, заплатила еще пять за пакет и пошла домой. Возле магазина к ней пытались пристать какие-то два алкаша со своим вечным: «Сударыня, не составите ли компанию? У нас, если чё, есть», но она что-то тихо пробормотала, опустила голову и побрела восвояси.
Придя домой, она поставила одну бутылку в холодильник, вторую взяла с собой, вышла из подъезда, села на лавочку у столика во дворе, открыла вино и стала пить из горлышка. Вино было тошнотворное, но хотя бы не сладкое. Она подумала, что красные вина по такой цене, наверное, пить невозможно вовсе. Мыслей не было, но и слез не было. Стояла почти полная тишина, и она слышала собственные глотки. «Я попрошу у него сегодня денег, – решила она, когда бутылка опустела наполовину. – Мне нужно в Москву. Мне нужно играть. Ах, если бы вернуть термен… Это было бы уже полдела. Да что ж теперь…» Она сделала еще глоток. Она вспоминала, как стояла на сцене и как смотрела в темный зал, где в слепящем свете жарких юпитеров ей были видны только первые три ряда в танцевальном партере. Как от взмаха ее руки термен пел то пронзительно, то нежно, а порой томно, лукаво, игриво и даже устрашающе. Она могла заставить его говорить как угодно. Она владела им и владела этим залом. Бас-гитарист подстраивался под ее мелодию, клавишник вторил гармониям, которые задавала она. Вокалиста в их группе не было – термен бы затмил любого. Ах как их встречали! Ах как их не хотели отпускать со сцены! Куда все это делось теперь? Как это все ушло, растворилось, а потом постепенно стало казаться нереальным, чем-то приснившимся жаркой летней ночью под утро? Интерес к их проекту угас так же быстро, как и появился. А ведь два альбома, которые они успели записать и выпустить на свои деньги, так и не покрыв расходы на студию, это было только начало. У нее было еще столько идей! Пожалуй, что и вокал можно было бы подключить, Вика, кажется, обещала свести ее с какой-то вокалисткой меццо-сопрано… Ах что теперь говорить! Группы больше нет. Термена тоже. Она сидит в этом дворе совершенно одна и не знает, как ей теперь быть.